Старец архимандрит павел груздев. Архимандрит Павел (Груздев)

- 5 -

Глава I

«Таинство странное вижу и преславное…»

А у нас тут старец жил, - полушёпотом сказала мне служащая храма.

Мы стоим в сводчатых сумерках Воскресенского собора перед чудотворной иконой «Всемилостивого Спаса». Лик Спасителя дышит из-под слоя почерневшей олифы - тёплые потоки воздуха исходят от огромной иконы, колеблется пламя свечей. Когда батюшка Павел ещё служил в некоузской глубинке, взялся однажды владыка Никодим хлопотать за него перед местным уполномоченным по делам религий, чтобы перевели о. Павла Груздева в тутаевский Воскресенский собор, поближе к людям и к родным местам.

Ты что? - схватился за голову уполномоченный. - Груздева? В Собор? Там Спаситель чудотворный, да Груздев - чудотворец, они обое-то дров наломают! Пускай Груздев живёт у себя в Никульском.

Вот так и живу, - вздыхал о. Павел, вспоминая о хлопотах владыки Никодима. - Так и живу, так и юродствую. А уж теперь и конец приближается.

Отец Павел даже выбрал место для себя на кладбище у церкви Св. Троицы в Верхне-Никульском - рядом с могилами монахини Манефы из Мологского монастыря и бабы Ени (Евгении), жившей у него в доме как «блаженная Енюшка». Но Господь судил иначе: последние три с половиной года (с 29 июня 1992-го) «Груздев-чудотворец» жил в непосредственной близости к «Всемилостивому Спасу» - в маленьком одноэтажном домике при Воскресенском соборе. И чудотворный Спаситель взирал на гроб с телом почившего старца - похороны

- 6 -

пришлись как раз на празднование Серафима Саровского, которого очень почитал о. Павел - 15 января 1996 года.

Виделись мы в последний раз на Рождество, - вспоминает батюшкин духовный сын. - Так тяжело ему было... «Плохо тебе?» «Да, плохо, уже ни до чего..». А на кануне такую песню пел, нигде и никогда я её не слышал - такая она трогательная и слова, что вот, мол, на стало время, и я умираю. Как лебединая песня...

А я вижу, что батюшка начинает угасать, - рас сказывает другое духовное чадо. - Но думала, подлечат его в больнице. А он свою кончину предсказал - не мне, нет, мне нельзя было, у меня, когда батюшка умер, ноги отнялись, свет померк... Прихожу к нему в больницу, села, а он: «Дай-ка руку». Я говорю: «Батюшка, у меня руки с улицы ледяные». «Что уж я тебе, руку не нагрею!» Это уже было последнее... А руки у батюшки - как два пуховичка, настолько они мягкие, не объяснишь. Они не маленькие были, они маленькие сделались, когда потом открыли его в храме, пошли мы прощаться, а ручка у него длинная и маленькая, как у святых.

А перед тем как увезли о. Павла в больницу, батюшке одному он сказал: «Приедете вы в субботу-то (13 января), а я где буду?»

Незадолго до смерти - лежал уже отец Павел - спрашивает он священника из Норского:

«А сколько мне годов-то с 10-го?» «Я думаю: он же с 11-го года рождения, а не с 10-го, - вспоминает этот батюшка. - Посчитал, говорю: 85. Он рассердился, крикнул: «Уходи!» И у порога вдогонку велит: «На похороны приходи!»

«Будете поминать меня тринадцатого», - сказал отец Павел ещё в Берхне-Никульском своей духовной дочери из Москвы.

- 7 -

«Положил мне руки на плечи, слегка придавил: «Молись за меня!» - говорит. И я поняла, что это уже последнее, прощается он со мной... Было это за три месяца до его смерти», - рассказывает старая батюшкина знакомая, она была близка к одному известному владыке, и о. Павел шутливо называл её «Ваша честь».

«Последний месяц было тяжело батюшке, гостей почти не принимал, - вспоминает настоятель Воскресенского собора. - Придём к нему - батюшка встанет, ужинает, беседует с нами. Всё лагерь вспоминал - что-нибудь запоёт, что-нибудь расскажет... Держался. Я приходил к нему накануне Рождества - поздравить. Батюшка был бодр, весел, пропел кондак:

Дева днесь Пресущественнаго раждает,

и земля вертеп Неприступному приносит.

Ангелы с пастырьми славословят,

волсви же со звездою путешествуют:

Нас бо ради родися Отроча младо,

превечный Бог.

Я зашёл ещё в праздник. На второй день стало хуже ему, увезли в больницу…»

Лечащий врач всё удивлялся: «Сам я в Бога не верю, а как от отца Павла из палаты выйду, так своих варикозных ног не чувствую, такая лёгкость». А когда уже потерявшего сознание отца Павла поместили в реанимацию, то сутки выдались такие, что ни вызовов никуда не было, ни поступления больных. И молоденькие медсестры заходили в палату к отцу Павлу, чтобы, по их словам, «подышать свежим воздухом». Лежал 86-летний старец, а свежесть от него исходила необыкновенная. 12 января утром из больницы позвонили в Воскресенский собор, сказали, что батюшка плох... После службы настоятель собора о. Николай со вторым священником о. Сергием поехали в боль-

- 8 -

ницу - было 10.30 час. Батюшка тяжело дышал, иногда дыхание пропадало на какое-то время, отказали почки. Батюшку причастили - после причастия он успокоился - чуть позже пособоровали. Второй раз причастили о. Павла в час ночи 13-го января. А когда причастили его второй раз - батюшка был без сознания, но принял всё и проглотил - началось в палате такое благоухание, что даже кто и не верил в Бога, понимали, какое необыкновенное таинство совершается у них на глазах.

Наутро - было десять минут одиннадцатого, суббота 13 января - из больницы позвонили в храм и сказали, что батюшка умер...

«А похороны были - никогда такого в Тутаеве не видели». Храм полон народу. Отпевали батюшку тридцать восемь священников и семь диаконов во главе с владыкой Михеем. Простой свежеструганный гроб, а в нем лежит батюшка, накрытый траурным покровом - и тело, и лицо - только руки в белых священнических поручах открыты и сложены на груди. Сколько работы они переделали на своём веку - самой простой и грубой, сколько благословений раздали, и вот оно, последнее целование. .. А от гроба такая свежесть исходит, «как в сосновом лесу». Кто-то сдерживает слезы, кто-то плачет открыто. Батюшку выносят из храма - впереди, утопая по колено в рыхлом снегу, иерей несёт большой деревянный крест.

Как надо мною совершили

обряд крещения святой,

тогда на грудь мне положили

мой милый крестик дорогой.

Он с той поры мне стал защитой,

он с той поры всегда со мной,

и на груди моей сокрытый,

всегда у сердца крестик мой.

- 9 -

Грудь от страдания ль стеснится,

дождусь ли радости какой,

душа к Всевышнему стремится,

и я целую крестик мой.

На милость Бога уповая

и с чувством веры и любви

нигде свой крестик не снимаю,

молюсь пред ним я и в пути.

Когда же дни мои прервутся,

пробьёт час смерти роковой,

навек глаза мои сомкнутся,

со мною будет крестик мой.

И на пути моём за гробом

светиться будет предо мной,

с крестом пойду пред вражьей силой,

мой крестик будет мне стеной...

День пасмурный, долог путь от Воскресенского собора через Волгу к Леонтьевскому кладбищу, где в тесной оградке - рядом с отцом и матерью - ждёт батюшку вырытая могилка. Плачет батюшкина келейница Марья Петровна, что ухаживала за ним много лет, но и вся в слезах не забывает дать команду при погребении, машет рукой: «Песня где?» Женские голоса начинают петь: «Вечная память, вечный покой…» Тополя возносят ветви к небу, а меж ветвей сидят тутаевские мальчишки. И вообще много детей, которых батюшка очень любил.

«Когда причащает ребят, всегда из алтаря или яблоко, или конфеты, или печенье вынесет, - вспоминают об отце Павле в Верхне-Никульском. - Или идёт по улице, ребятню подзадоривает: «Ну-ка, наперегонки! Раз, два и бегом до церкви!» И бегут с батюшкой, только пятки сверкают». А незадолго до смерти отца Павла приехала к нему в Тутаев паломница с пятилетней внучкой. Отец Павел тогда уже был совсем слепой, но видел каждого насквозь. «Я внучку дома тороплю: одевайся скорее, к ба-

- 10 -

тюшке поедем». А она мне: «Я быстро оденусь, только ты дай мне за это большую зелёную грушу». - «Ладно, ладно, будет тебе груша». Приезжаем: «Благословите, батюшка, я с внучкой». Он ей руку на голову положил и кричит келейнице: «Марья, а принеси-ка нам большую зелёную грушу!» И откуда только груша-то взялась?»

«Весёлый был наш батюшка», - говорят о нём прихожане. И митрополит Московский и Коломенский Ювеналий отмечает ту же черту: «Отец Павел был очень жизнерадостный, несмотря на то, что время для священников было трудное... Он сохранил ту радость, которую может дать только вера в Бога. И действительно, он прожил такую жизнь, что только вера дала ему силы преодолеть и гонения, и лишения, и болезни, которые его посещали».

Вся жизнь христианина - путь в Небесное Отечество, в лоно Отца и Матери. Часто думал об этом о. Павел:

Размышление инока. Плачу и рыдаю

1. Где и как доживу и сколько проживу?

2. Какие будут старческие предсмертные болезни или, чего Боже сохрани, внезапная кончина?

3. Кто будет окружать при кончине, соборовать, читать отходную?

4. Что увижу при отшествии от мира сего? Каков будет исход? Чаша смертная какова будет?

5. Долго ли душа близ тела пребудет?

6. Во гробе, мантии ли похоронят и где?

7. Кто будет отпевать, будут ли певцы?

8. Как Бог поможет миновать страшные мытарства?

9. Что потом будет? Кто будет поминать?

- 11 -

Горячо и трепетно молился батюшка о своей кончине:

« Господи Иисусе Христе Боже наш, время жития моего сокращается, приближаюся ко вратам смерти. Боюсь и трепещу смертнаго часа, сего огненнаго крещения, ибо вельми грешон семь. Сердце мое страшится ловления лукавых духов, ищущих моея погибели. Ужасает меня прохождение воздушных мытарств и праведный суд Твой, на нем же имам слово воздать о всехяже согреших в житии моем. Страшит мя оная неведомая страна, в ней же вселиши мя по преставлении от мира сего. Господи человеколюбце, не хотяй смерти грешника, но еже обратитися, живу быти ему, помилуй мя к Тебе обращающегося, сопричти мя ко избранному Твоему стаду, и сподоби улучити христианскую кончину живота моего, безболезненну, непостыдну, мирну. Се аз, многогрешный, прежде онаго смертнаго часа припадаю к Тебе с надеждою на Твоя спасительныя страдания и крестную смерть, приношу слезное покаяние о всех грехах и беззакониях моих, вольных и невольных, ведомых и неведомых, и молю Тя, яко блудный сын Отца чадолюбиваго, прости вся грехи и беззакония моя, и огнем Святаго Твоего Духа милостивно изжени, да не помянутся они при кончине живота моего. Прости, Господи, всякия обиды и огорчения, нанесенные мною ближним и знаемым моим. Помилуй, Господи, всех ненавидящих и обидящих мя, и сотворивших мне зло, да отыду от жития сего в мире со всеми людьми. Ей, Господи, утешение живота моего, даруй ми прочее время жития моего пребывати в чистоте и честней жительстве, и скончати оное в мире и покаянии. Пред кончиною же, о Милосердный Господи, сподоби мя грешнаго при-яти Пречистыя и Животворящия Тайны, святейшия Тело и Кровь Твою, да очищенный и освященный причастием сих небесных Таинств, возмогу срести последний смертный час бестрепетно. Да Тобою, Всеблагим Господем, со-

- 12 -

храняем буду и ограждаем от всяких напастей и искушений. Всемогущею силою Твоею избави мя в оный час от нападения и насилъства лукавых демонов, огради мя от них ополчением святых Твоих Ангел, о Всемогущий Создателю мой, подкрепи и умири тогда немощную душу мою предстательством Пресвятыя Богородицы и Святых Твоих, сподоби мя мирно прейти воздушныя мытарства с твердою надеждой на Тя, Спасителя моего. Ей, Владыко Господи, не лиши меня Твоея богатыя милости и заступления, в страшный же час смертный приими душумоювруце Твои и всели ю идеже присещает свет лица Твоего. Яко да и аз, многогрешный и недостойный, по милости Твоей сподоблюся в жизни будущей с Тобою, источником всякаго блага, возносити Тебе молитвы и славословия со всеми святыми во веки веков. Аминь».

Как спокойно, как умиротворённо лежит батюшка в своём последнем деревянном пристанище, словно в лёгкой лодочке, плывущей к иным берегам... Он один ведает тайну происходящего и видит до глубины то, что для нас - только тонкий поверхностный слой: почему снег так лилов, а крест так высок и черен, почему длинные гвозди так мягко наискосок входят в светлую крышку гроба, а желтые комья глины разбросаны так, что ранят глаза... Потом могилку приберут, и милосердный снежный покров уравняет её в правах с другими, но для осиротевших близких отца Павла эта могильная оградка всегда будет местом особым и молитвенным, и много сокрытых таинств ещё совершится здесь.

До сих пор он с нами. Даже более того, - говорит его духовная дочь. - На сороковой день приехал к нам священник из Переславля, позвал на кладбище. А я заплакала: «Батюшка, мне не дойти, я еле с работы прихожу и сразу ложусь, у меня плохо с ногами». А он: «Пойдём да пойдём». И действительно, это чудо, сходили на мо-

- 13 -

гилку к батюшке и обратно, я даже не устала, не заметила, как дошла. И с того разу мне стало всё легче и легче, а я думала, что уже не оправлюсь...

В тёмные предрождественские вечера, когда писались эти строки, из батюшкиных рукописей пришло вдруг само собой стихотворение - словно весточка, оставленная о. Павлом о своей кончине. В течение всей жизни бережно собирал он духовную поэзию, сказания и предания, пословицы, поговорки, загадки, прибаутки - собирал по крупицам народную мудрость, которую и положил в основание своей веры. «Приедем к нему, - вспоминает один пожилой священник, - думаем, сейчас всю истину и правду расскажет. А он анекдот закатит или сказку какую…» Так и в стихотворении о смерти сельского священника словно предвидел батюшка свою кончину.

Смерть отца Захара

Полночь. Вьюга в поле воет и шумит,

в небольшом селенье все давно уж спит.

Улицы пустынны, около домов

целые сугробы наметает вновь.

Изредка далеко заунывный вой

раздается дико в тишине ночной.

Псы, его, заслышав, лай подымут вдруг

и опять замолкнут. Только снег вокруг,

словно пыль несётся, застилая свет,

заметая густо на дороге след.

Рано улеглося ныне спать село,

завтра день великий, праздник Рождество.

В стареньком домишке, что уж в землю врос

и стоял под кровом вековых берёз

- 14 -

по соседству с храмом - ветхим, как и он,

слабый огонёчек виден из окон.

Там горят лампады у святых икон,

и их тихим светом домик озарён.

Комнаты в нем малы, с низким потолком,

но во всем порядок, чистота кругом.

Целый ряд икон там во святом угле,

на накрытом тут же небольшом столе

книга в переплёте кожаном лежит,

рядом крест в оправе при огне блестит.

Свернут аккуратно близ епитрахиль,

и на нем сверкает золотая пыль.

На стене картинок виден целый ряд,

чинно по порядку все они висят.

Всё архиереи - вон из темноты видны

Филарета строгие черты.

Рядом Иннокентий, а за ним Платон

смотрит величаво, в думу погружён.

Тут же два монаха, вид монастыря,

да войны прошедшей два богатыря.

Старых два дивана, стол да стульев ряд

скромно все прижавшись, по стенам стоят.

Зеркало в простенке - больше для красы,

чем для туалета - да в углу часы

тикают сердито, вот уж сорок лет,

а им всё покоя и замены нет.

А давно пора бы! Сам отец Захар,

их хозяин, тоже очень, очень стар.

Ведь когда на место здесь он поступил,

то часы-то эти в первый год купил.

«Старые - мы стары», - маятник стучит,

«Верно, верно, верно», - во ответ урчит

на лежанке лёжа, толстый серый кот,

что годам своим он потерял и счёт.

В тесной боковушке, освященной чуть

светом от лампады, положа на грудь

высохшие руки, старичок лежал

- 15 -

на кроватке бедной, ночи он не спал.

Он и прежде мало сладких снов знавал,

а теперь к тому же сильно захворал.

Вот уж две недели с постели не встает,

видно, дело к смерти уж теперь идёт.

Он и не горюет, он свое отжил.

А вот горе - завтра он бы отслужил

Божью Литургию хоть в последний раз,

да нет силы... и из впалых глаз

покатились слезы... Завтра Рождество,

день святой, великий, людям торжество.

Завтра в храмах будут праздник все встречать,

Деву и Младенца в песнях величать.

Он же одинокий, старый и больной,

должен здесь валяться в праздник годовой.

И его любимый небольшой приход

в день такой без службы будет в этот год.

И вздохнул глубоко старый иерей,

в думы погрузился о судьбе своей.

Вспомнил, как бывало, праздник он встречал,

окружен друзьями, как счастлив бывал

он тогда, но это все давно прошло,

счастье улетело, будто не было.

Старый, позабытый, он один живет,

от родных далеко и один умрет.

Родственники! Сколько с ними было слез,

сколько горя, нужды он для них понес.

Как любил их сильно, всем им помогал,

а теперь под старость, знать, не нужен стал.

А желал бы сильно он их повидать

и, прощаясь с ними, многое сказать.

Умер бы в сознаньи, что родных рука -

не чужих, закроет очи старика.

Их к себе напрасно каждый день он ждет,

знать, и не дождётся, скоро смерть придет.

На дворе сильнее вьюга всё шумит,

оторвавшись, ставня хлопает, скрипит,

злобно ветер воет и в трубе гудит.

И отцу Захару сон на ум нейдет,

- 16 -

смутная тревога вдруг запала в грудь,

В памяти пронесся долгой жизни путь.

Боже мой! Как скоро жизнь моя прошла,

и итог свой страшный смерть уж подвела.

Страшно оглянуться на всю жизнь - она

разных злых деяний и грехов полна.

Добрых дел не видно, а ведь он же знал,

что к Тому вернётся, кто его создал,

что за всё отдаст он Господу ответ,

где же оправданья? У него их нет.

Жил, не помышляя о своём конце,

часто забывая о своём Творце.

Вспомнил он, что в жизни суетной своей

меньше он боялся Бога, чем людей.

Бог-то милосердный, всё потерпит Он,

легче ведь нарушить Божий-то закон,

чем мирской, ведь люди, как Господь, не ждут,

за проступок в здешней жизни воздадут.

И хоть суд людской-то больно тороплив,

да не так, как Божий, прост и справедлив.

Без суда, без следствий он всю жизнь прожил,

но зато пред Богом много нагрешил.

Из-за выгод людям часто угождал,

перед кем гордился, перед кем молчал...

Сильным поклонялся, как нужду имел,

грешников богатых обличать не смел.

Хоть по долгу должен был сие творить,

да ведь людям страшно правду говорить.

Обличи, попробуй, будешь без куска,

а семья на грех-то больно велика.

Пастырем примерным тут уж трудно быть,

ну и потакает, чтоб на хлеб добыть.

Правда, он приходом век доволен был

и нелицемерно прихожан любил.

Лишнего за требы он не вымогал

и чем мог, несчастным часто помогал.

Но в нужде, случалось, согрешал и он.

Раз кабатчик сельский скряга Агафон

на богатой вздумал сына обвенчать,

- 17 -

а тут надо было в город отправлять

сыновей в ученье, вот он и прижал

кулака и лишних пять целковых взял.

Да потом и сам-то деньгам был не рад,

приходил кабатчик в дом к нему сто крат.

Торговались каждый день они до слез,

сколько тут упрёков, сколько тут угроз

выслушать он должен был от кулака,

лишняя надбавка стала не сладка.

К высшему начальству жалобой грозил,

а владыка строгий в это время был.

Страху-то какого натерпелся он,

да спасибо, скоро сдался Агафон.

Он за всё служенье целых сорок лет,

как огня, боялся ябед и клевет.

Слава Богу, не был никогда судим,

и владыки были все довольны им.

Будет ли доволен им Владыка тот,

к коему с ответом скоро он пойдёт?

От души глубоко иерей вздохнул

и на образ Спаса с верою взглянул.

Освящен лампадой, лик Христа сиял

и с любовью кротко на него взирал.

Боже мой, великий! - старец прошептал

и рукой дрожащей сам креститься стал. -

Согрешил я много, Боже, пред Тобой,

был не пастырь добрый, а наемник злой.

Раб был неключимый и за то Тобой

я сейчас наказан, Боже, Боже мой.

В день, когда Ты миру светом воссиял

и звезду с востока в знаменье послал,

в день, когда в восторге вся ликует тварь,

в день, когда родился Ты, мой Бог и Царь,

совершить служенье как желал бы я!

Но во всём пусть будет воля лишь Твоя,

Снова осенил он тут себя крестом

и забылся... Буря выла за окном.

- 18 -

Вдруг пронёсся гулко колокольный звон,

заглушая вьюги заунывный стон.

Встрепенувшись, слушать стал отец Захар -

мерно за ударом следовал удар.

Чудным переливом колокол звучал

и восторгом дивным душу наполнял.

Пел о чём-то чудном, пел про край иной,

там, где нет печали, суеты земной.

Чудодейной силой влёк к себе, манил,

про болезнь, про горе иерей забыл,

очарован звоном, и готов был он

поспешить тотчас же на чудесный звон.

«Где же это звонят? - думал иерей.-

Нет с подобным звоном здесь у нас церквей».

И пока с собою так он рассуждал,

с силою в окно вдруг кто-то постучал.

«Собирайся, отче, в церковь поскорей.

Слышишь звон? Приехал к нам архиерей».

И Захар в испуге тут метаться стал,

облачился в рясу, трость свою достал.

Вышел вон проворно, вьюга улеглась,

теплота, не холод, в воздухе лилась.

В тишине безмолвной колокол гудел,

звёздами весь яркий небосвод горел.

Месяц круторогий на краю небес

плавно опускался за соседний лес.

Яркими огнями храм его блистал,

кто же там владыку без меня встречал?

Как он мог приехать в столь нежданный час?

Много беспорядка он найдёт у нас.

Две недели в храме сам я не бывал,

знать, должно, владыка как-нибудь узнал,

что я стар, негоден, не могу служить

и меня от места хочет отрешить.

Так, идя ко храму, думал иерей.

«Ничего, не бойся, добр архиерей, -

кто-то близ незримый старца утешал. -

- 19 -

Кто на Божьей ниве устали не знал,

был доволен малым, сроду не роптал,

кто трудом и горем был обременён,

тем места благие назначает Он».

Вот взошёл, смущенный,

в освещенный храм. Где ж Преосвященный?

Пусто было там,

тихо лишь горели свечи у икон,

фимиам дымился, и со всех сторон,

как живые, лики строгие святых

на него глядели - много было их,

а из отворенных настежь царских врат

свет сиял чудесный, ослепляя взгляд.

И взойти в алтарь уж старец не посмел,

сердце страхом сжалось, ум оцепенел.

Кто там за престолом, светом весь облит,

с книгою разгнутой во руке стоит?

И слова горели в книге той огнём,

иерей прочёл их: сердце сразу в нем

радостно забилось, он теперь понял,

кто такой Владыка перед ним стоял.

Это Он великий, сам Архиерей,

кто обременённых скорбию людей

и понесших в жизни тяжкий трудный гнёт

на покой любовно всех к себе зовёт.

Обещает бремя благо и легко,

страх, сомненье, скорби, все вдруг далеко

где-то осталися, перед ним в виду

новый мир открылся... Господи, иду!!!

Радостно и громко иерей вскричал...

В комнате давно уж белый день настал,

солнышко сияет ярко сквозь окно,

но отцу Захару было всё равно.

Он лежал спокойный, тих и недвижим,

для него мир этот был уже чужим.

Приведи, Господи, и мне такожде.

- 20 -

Такой просьбой завершил отец Павел это стихотворение.

Он почил в рождественскую неделю 1996 года - в ночь на отдание праздника Рождества Христова 13 января - и тайну, невидимую нашему земному взору, как будто открыл заранее в старой своей тетрадке...

«Что я тебе, руку не согрею!» - как часто слышатся мне эти последние полушутливые - полупророческие слова умирающего старца, обращенные теперь уж не только к близким и знакомым, но ко всем, кто ищет истинной тёплой веры. «Где родился, там и пригодился, - говаривал отец Павел - а умру, от вас не уйду». И все, кто любят и помнят О.Павла, до сих пор ощущают его близкое присутствие. «Сейчас такие проблемы и дома, и на работе, а сходишь к батюшке, помолишься, всё разрешается. Живёшь - не к кому голову приклонить, а с могилки уходить не хочется…» Так и я, бросая повседневные дела, ухожу в рукопись об отце Павле - «свежим воздухом подышать»...

«Приведи, Господи, и мне такожде». Если Господь исполнил просьбу о. Павла даже в том, что именно на Рождество взял его в небесные обители, то верится, что и все таинство перехода от земли на небо совершилось «такожде».

Вот то-то настанет мой праздник,

последний и первый мой пир.

Душа моя радостно взглянет

на здешний покинутый мир.

Обмоют меня и причешут

заботливо нежной рукой,

и в нову одежду оденут,

как гостя на праздник большой.

При громком торжественном пеньи,

при блеске свечей восковых,

- 21 -

в глубоком и важном молчанья

я встречу друзей и родных.

Друзья мне поклонятся низко,

без страха ко мне подойдут,

чело непритворным лобзаньем

последним и первым почтут.

Когда же вдоль улицы шумной

все будут идти и рыдать,

одетый парчой небогатой,

я буду спокойно лежать.

Пускай с торжеством опускают

в могилу безжизненный труп,

что мне этот мир беспокойный:

в нем вечного счастия нет.

Вторая моя встреча с о. Павлом произошла тоже в Рождественские дни - как раз накануне годины его смерти. Помню всё как сейчас.

В первых числах нового 1997 года в редакцию газеты, где я работала, пришло письмо из пос. Октябрь Некоузского района. Писала мать-одиночка с двумя детьми - работы нет, бывший муж не помогает, голодаем. Редактор дал задание - ехать в командировку. А где это? - в Ярославле я всего-то год. Глянув на карту области, обомлела: глухомань, бездорожье. Как добираться, где ночевать? Мне подсказали позвонить в Некоузскую администрацию, попросить машину. Я связалась с отделом социальной защиты населения - договорились, что в посёлок Октябрь поедем вместе с заведующей соц. отделом, звали её Людмилой Дмитриевной.

Девятого января утром отправились в путь. В Некоузе завернули в магазин, чтобы купить продуктов - не с пустыми же руками ехать. Да ещё ведь Рождество! И так мне захотелось купить конфет - набрала я и этих, и тех - а тут вдруг Людмила Дмитриевна и говорит: «У нас в Верхне-Никульском отец Павел всё детей конфетами угощал».

- 22 -

Отец Павел? В Верхне-Никульском? Так это где-то здесь? Рядом?

На машине минут десять ехать. Мы у него детей крестили. Выйдет на крыльцо, руки полные конфет, и все дорогие - «Трюфеля», «Мишка на Севере»,- угощает ребятишек, а те к нему так и липнут!

А я ведь об отце Павле писала, мне о нём в Воскресенском соборе рассказывали. Только не знала, что Верхне-Никульское у вас рядом. На днях година будет отцу Павлу, дайте мне машину съездить к нему - туда, где батюшка жил.

С этой поездки в Верхне-Никульское словно примагнитило меня к отцу Павлу... Какое Рождество!

«... Таинство странное вижу и преславное: небо, вертеп; престол Херувимский, Деву; ясли, вместилище, в них же возлеже невместимый Христос Бог, Его же воспевающе величаем..».

По дороге молчаливый до сих пор шофёр Саша рассказывает, как время от времени районное начальство заворачивало его машину «к батюшке». «Поедем, перемолвиться надо», - и Саша везёт к отцу Павлу начальника местной милиции. «А, Васька приехал! - кричит батюшка. - Ну, заходи, заходи». А сам босиком стоит. «Он, как ни выйдет, всё босой, как крестьянские дети у Некрасова, штанины до колен закатаны, даже по снегу так ходил в тридцатиградусный мороз».

В этот день, а именно - в пятницу 10 января 1997 года, всё утро в Некоузе валил хлопьями снег, а как только мы тронулись в путь, небо разъяснилось до ослепительной синевы, так что издалека мы увидали высокие купола Троицкого храма. До чего же место благодатное! Накануне, накручивая десятки километров, пробирались мы под низким свинцовым небом через какие-то топи-болота, еловые леса, а здесь простор холмистый, сосны, речное раздолье,

- 23 -

снежным покрывалом укрытое. И место столь чистое, что, по словам шофера, даже комаров летом не бывает («Не то, что в наших ельниках, пойдешь за клюквой, так тебя самого сожрут»). Народ-то давно приметил эту хвойно-лиственную разницу и пословицу соответствующую сложил, словно про здешние места: «В берёзовом лесу веселиться, в сосновом лесу Богу молиться, в еловом лесу - удавиться». Так вот где батюшка Богу молился!

Позднее, когда в руки мои попали тетради отца Павла, куда четким каллиграфическим почерком - буковка к буковке, и каждая отдельно, записывал он акафисты и молитвы, которых в советское время не найти было и днём с огнём - писал батюшка по старой орфографии - исключительно чернилами и ученическими перьями - то помню, прочитав необыкновенный, исполненный удивительной поэзии «Акафист Благодарственный Господу Богу», я вспомнила именно тот наш приезд в Верхне-Никульское. Как будто сам отец Павел сочинил строки, при чтении которых перед мысленным моим взором возник тот зимний - в Верхне-Никульском - пейзаж:

« Что есть моя хвала перед Тобою? Аз не слышах пение херувимов - сие удел высоких душ, но аз вем, Господи, ка-ко хвалит тебя природа, аз созерцал зимой, како в лунном безмолвии вся земля молилась Тебе, облеченная в белую ризу и сияя алмазами снега. Аз видех, како радовалось о Тебе восходящее солнце, и хоры птиц гремели Тебе славу. Аз слышах, како таинственно о Тебе шумит лес, поют ветры, журчат воды; како проповедуют о Тебе хоры светил небесных: Солнце, Луна и вся звезды света своим стройным движением, в бесконечном небесном пространстве! Что сия хвала моя? Природа послушна Тебе, аз же нет, но Господи мой, Господи, дондеже живу и вижу Твою любовь и милосердие, дерзаю молиться и взывать: Слава Тебе, показавшему нам свет»

- 24 -

«Труженик», - первым словом говорят мне об отце Павле верхне-никульские старушки.

«Тридцать два года прослужил как один денёк, наш батюшка и всё для храма старался! Сколько после него добра осталось: и железо, и стекло, и гвозди, и краски. Церковь всегда была полна народу. И днём, и ночью служил он требы, никому не отказывал. Среди сна разбудят его, он встанет и в храм пойдёт. А народу к нему приезжало! Толпами. Вон там, в сторожке, бывало, битком набито. Откуда только ни ехали! И с Валаама, и с Москвы, и с Украины, не говоря о местных. Только бы совет от батюшки получить».

«Через слово у него шутки-прибаутки. Готовит гостям еду, а сам приговаривает: «Повар-кок, начинка - плешь, привскакивай да ешь». Всё вспоминал, как мама звала его «дрыбаник», то есть дрыбался он во всём руками. Ой, чудак! Даже сам с Марьей просвиры пёк. Я работала в рыбпункте, так он придёт с шестихинским отцом Мефодием и, чтобы нас рассмешить, то одно завернёт, то другое. Пришёл пароход с Рыбинска, забрался он на самый верх, перекрестил оттуда «старую калошу» и кричит рыбакам: «Ну, ребята, проплаваете, не утопнете! Говно не тонет!» Где батюшка - там смех на всё село».

«Может быть, грубоват он был по-сельски, но никого не обидел», - сказал мне в тот первый мой приезд в Верхне-Никульское хирург из Борковской больницы Анатолий Карпович Мусихин. Несколько раз он оперировал батюшку, дружба их продолжалась много лет. В доме о. Павла он был завсегдатаем - придёт, чайник поставит, хозяйничает. Батюшка всем говорил, что с «Мусиным отцом» он сидел в лагерях. Отец у Анатолия Карповича действительно был репрессирован, но в одном лагере с батюшкой не сидел - это то, что называется «лагерное братство». Какая разница - в одном лагере или в разных...

- 25 -

Всё было удивительно в тот день, запала в память и эта встреча с Анатолием Карповичем в Борковской больнице, куда мы приехали из Верхне-Никульского буквально на полчаса. Сестра в приемном покое вызвала нам хирурга Мусихина, вышел румяный жизнерадостный человек в белом халате и докторском колпаке. С первых минут разговора возникло какое-то доверие - как само собой разумеющееся воспринял Анатолий Карпович то, что к нему в больницу среди рабочего дня нагрянул корреспондент из Ярославля с просьбой рассказать об отце Павле.

«Редкой души человек! Приходилось встречаться с другими священниками, но он особый... Каждый приходил к нему со своей болью, и он не расспрашивал, кто и откуда. Щедрость такая - всем помогал...

Мы познакомились в 1978 году, - вспоминает Анатолий Карпович, - когда я сюда приехал. Отец Павел глуховат, голос громкий, кричит: «У вас тут врач новый, покажите мне его». Я смотрю - мужчина лет шестидесяти, с бородой. Он так встал: «Ну-ка проверь меня, что болит». Через плечи ленточка чёрная - что-то монашеское - крест. Проверил я его: «Вы здоровы». Через два года поступил к нам - камни в желчном, я прооперировал. Это было в 1980-м. Несколько операций ему делал. Последний раз, когда оперировал почечную грыжу, захожу через полтора-два часа - а больного-то и нет…»

Даже в тяжелые дни болезни отец Павел не терял ни живости своего характера, ни чувства юмора, так что приходили к нему в больничную палату с утешением, а «он сам всех утешал». «Прихожан ходило как в Мавзолей, я вынужден был просить, чтобы не всех пускали» - пишет он из Борковской больницы родным в Тутаев. «Посещаемость триста процентная, но не пускают, старухи ревят, а соседние попы радуются» - это из другого

- 26 -

письма. «Шлю привет! 3-го лёг в стационар, 5-го делали операцию оба хирурга - не усыпляли, но обезболили. 7 швов, завтра половину снимут. Каждый день 4укола: один в вену и 3 в ж...у, да пусть колют, ведь на ж... е-то не репу сеять..».

Вспоминая отца Павла, то смеемся мы с Анатолием Карповичем, то вдруг слезы выступают на глазах у врача:

В Тутаеве его прооперировали, трубочку поставили... Приехали мы его навестить, помыли в ванной. А он встал и запел: «У церкви стояла карета..».

Эх, Анатолий Карпович... Через три дня мы встретимся в Тутаеве на године о. Павла 13 января, а 9 сентября того же 1997 года Анатолий Карпович Мусихин погибнет в своём автомобиле - несчастный случай... Как-то сказал он батюшке: «Я, отец Павел, себе машину куплю». «Ты сначала себе гроб купи и в гараж поставь, а потом машину!» - закричал на него отец Павел. Очень он любил Анатолия Карповича и звал его «Толянушко». Похоронили батюшкиного врача на кладбище в Верхне-Никульском рядом с дорогими о. Павлу могилами монахини Манефы из Мологского Афанасьевского монастыря и бабы Ени (девицы Евгении, как поминают её в церкви, она жила у о. Павла несколько лет, до самой своей кончины - Енюха, Енюшка, отец Павел сравнивал её с блаженной Пашей Саровской).

Батюшка и себе присмотрел участок земли для упокоения рядом с Манефой и Енюшкой - очень там красиво, место возвышенное, открывается вид на залив, где река Сутка впадает в Ильдь и обе текут в Волгу, и кладбищенские ивы здесь растут могучие, их в Верхне-Никульском называют по-местному «брят», «бредина».

«Мы вас, батюшка, у церкви похороним», - предлагали О.Павлу, когда заходила речь о последнем пристанище. «Чтобы по мне тракторы ездили?» - отвечал отец

- 27 -

Павел. «И прав оказался», - говорит сейчас настоятель Троицкого храма (он третий священник после отца Павла, а Троицкая церковь ремонтируется, и трактора действительно ездят у самого храма...). Место упокоения нашёл батюшка рядом с родными, отцом и матерью, на Леонтьевском кладбище Тутаева, а любимый им Анатолий Карпович покоится недалеко от присмотренного батюшкой для себя места. Да будет ему земля пухом, а душе его - вечный покой в горних обителях...

Тот день 10 января 1997 года до сих пор кажется мне рождественским чудом: ослепительное сияние солнца и снега, струящиеся потоки воздуха над зимним простором, белая церковка в белых снегах, белый батюшкин домик... «Отец Павел - загадка», - говорят сейчас в Верхне-Никульском. Где истоки этой загадки и корни этой тайны? Не в древней ли земле, ушедшей под воды рукотворного Рыбинского моря, на берегу которого почти тридцать лет и три года возносил молитвы Богу, юродствовал, шутил и смеялся, садил огород и ходил по грибы мологский переселенец, бывший узник Вятлага, «арестант матерый и монах бывалый», как говорил о себе отец Павел?

13 января 1996 года отошел ко Господу старец архимандрит Павел Груздев...

Родился Павел Александрович в 1910 году в деревне Большой Борок Мологского уезда в крестьянской семье.
Отца забрали на войну, семья стала бедствовать и в 1916 году Павел ушёл к тёткам монахине Евстолии и инокиням Елене и Ольге в мологский Афанасьевский женский монастырь; сначала пас цыплят, затем коров и лошадей, пел на клиросе. Носить подрясник восьмилетнего послушника благословил живший некоторое время в монастыре Патриарх Московский Тихон. В 1928 году признан негодным к службе в армии из-за «слабого умственного развития ». Недолгое время был судебным заседателем (из воспоминаний старца) :

"Как-то раз приходят, говорят нам:

- Есть Постановление! Необходимо выбрать судебных заседателей из числа членов Афанасьевской трудовой артели.

От монастыря, значит.

- Хорошо, - соглашаемся мы. - А кого выбирать в заседатели?
- А кого хотите, того и выбирайте.

Выбрали меня, Груздева Павла Александровича. Надо еще кого-то. Кого? Ольгу-председательницу, у нее одной были башмаки на высоких каблуках. Без того в заседатели не ходи. Мне-то ладно, кроме подрясника и лаптей, ничего. Но как избранному заседателю купили рубаху хорошую, сумасшедшую рубаху с отложным воротником. Ой-й! зараза, и галстук! Неделю примеривал, как на суд завязать?

Словом, стал я судебным заседателем. Идем, город Молога, Народный суд. На суде объявляют: “Судебные заседатели Самойлова и Груздев, займите свои места ”. Первым вошел в зал заседания я, за мной Ольга. Батюшки! Родные мои, красным сукном стол покрыт, графин с водой… Я перекрестился. Ольга Самойлова меня в бок толкает и шепчет мне на ухо:

- Ты, зараза, хоть не крестися, ведь заседатель!
- Так ведь не бес, - ответил я ей.

Хорошо! Объявляют приговор, слушаю я, слушаю… Нет, не то! Погодите, погодите! Не помню, судили за что - украл он что-то, муки ли пуд или еще что? “Нет, - говорю, - слушай-ка, ты, парень - судья! Ведь пойми, его нужда заставила украсть-то. Может, дети у него голодные! ”

Да во всю-то мощь говорю, без оглядки. Смотрят все на меня и тихо так стало…

Пишут отношение в монастырь: “Больше дураков в заседатели не присылайте”. Меня, значит ", - уточнил батюшка и засмеялся.

13 мая 1941 года Павел Груздев вместе с иеромонахом Николаем и ещё 11 людьми был арестован по делу архиепископа Ярославского Варлаама (Ряшенцева). Арестованных содержали в тюрьмах Ярославля. Долгое время Павел Груздев находился в одиночной камере в полной изоляции, затем в одноместную камеру из-за нехватки мест поместили 15 человек.

(заключенный Павел Груздев, фотография из дела)

Заключённым не хватало воздуха, поэтому они, чтобы подышать, по очереди припадали к дверной щели у пола.
На допросах Павла подвергли пыткам: избивали, выбили почти все зубы, ломали кости и слепили глаза, он начал терять зрение.
Из воспоминаний старца:

"Во время допросов следователь кричал: «Ты, Груздев, если не подохнешь здесь в тюрьме, то потом мою фамилию со страхом вспоминать будешь! Хорошо её запомнишь - Спасский моя фамилия, следователь Спасский! » Отец Павел об этом рассказывал: «Прозорливый был, зараза, страха, правда не имею, но фамилию его не забыл, до смерти помнить буду. Все зубы мне повыбил, вот только один на развод оставил »."

Пасторское служение свое он начал после реабилитации в 1958 году и продолжал до самой своей кончины в 1996 году. 9 марта 1958 года в кафедральном Феодоровском соборе в Ярославле был рукоположён епископом Угличским Исаией во диакона, а 16 марта - во пресвитера. В августе 1961 года архиепископом Ярославским и Ростовским Никодимом пострижен в монашество.

Служил настоятелем церкви села Борзово Рыбинского района. С 1960 года настоятель Троицкой церкви села Верхне-Никульского Некоузского района (ранее Мологского уезда). Получил известность далеко за пределами села и даже области. Самые разные люди ехали к нему за благодатным утешением и решением жизненных вопросов. Учил христианской любви просто: притчами, жизненными рассказами, некоторые из которых были записаны и позднее изданы. Отец Павел был образцом христианского нестяжания: несмотря на широкую известность он очень просто питался и одевался, за всю свою жизнь не накопил никаких материальных ценностей.

В 1961 году был награждён епископом фиолетовой скуфьей, в 1963 - патриархом наперсным крестом, в 1971 - палицей, в 1976 - крестом с украшениями. С 1962 года иеромонах, с 1966 - игумен, с 1983 - архимандрит.

Отец Павел обладал даром лечить болезни, особенно кожные. Умел он и исцелять людей от такого страшного недуга, как уныние. По свидетельству протоиерея Сергия (Цветкова), даже когда отец Павел лежал слепой, с трубкой в боку, он до последнего вздоха продолжал шутить и не терял своей веселости. И исцелял людей от уныния только одним своим присутствием.
Вот как пишет об этом даре сам о. Сергий:

Впрочем, исцелял он не только от уныния. Помню, мама моя после соборования упала с крылечка и сломала себе какую-то кость в плече. Перелом был очень болезненный, причем боль не отступала ни на минуту. И врачи толком помочь не могли. И мы с мамой поехали к отцу Павлу. А он постучал по ее плечу кулаком - и все… И боль прошла. Я не скажу, что сразу кость срослась или еще что-то. Нет, заживление шло своим чередом. Но боль отступила, ушла, - а для нее тогда именно боль была самой большой тяжестью. И таких случаев было немало...

У батюшки был дар исцелять любые кожные болезни. Иногда он при мне делал лечебную мазь. Надевал епитрахиль и смешивал компоненты. Я наблюдал. Раз он мне сказал: «Вот ты знаешь состав, но у тебя ничего не получится, слово нужно знать ». По свидетельству врачей из Борка отец Павел вылечивал своей мазью любые кожные заболевания, даже те, от которых врачи отказывались. Еще старец говорил, что этот дар один человек получил от Божией Матери и передал ему. Хотя я думаю, что, возможно, он и был тем человеком. Любовь отца Павла к Царице Небесной была безгранична.

Отец Павел часто записывал свои воспоминания. Вот некоторые из них, которые вошли в книгу "Родные мои ":
Самый счастливый день (из воспоминаний старца) :

Архимандрит Павел незадолго до смерти, в 90-х годах нашего (уже минувшего) столетья, признался: "Родные мои, был у меня в жизни самый счастливый день. Вот послушайте.

Пригнали как-то к нам в лагеря девчонок. Все они молодые-молодые, наверное, и двадцати им не было. Их "бендеровками " называли. Среди них одна красавица - коса у ней до пят и лет ей от силы шестнадцать. И вот она-то так ревит, так плачет... "Как же горько ей, - думаю, - девочке этой, что так убивается она, так плачет ".

Подошел ближе, спрашиваю... А собралось тут заключенных человек двести, и наших лагерных, и тех, что вместе с этапом. "А отчего девушка-то так ревит? " Кто-то мне отвечает, из ихних же, вновь прибывших: "Трое суток ехали, нам хлеба дорогой не давали, какой-то у них перерасход был. Вот приехали, нам за все сразу и уплатили, хлеб выдали. А она поберегла, не ела - день, что ли, какой постный был у нее. А паек-то этот, который за три дня - и украли, выхватили как-то у нее. Вот трое суток она и не ела, теперь поделились бы с нею, но и у нас хлеба нету, уже все съели ".

А у меня в бараке была заначка - не заначка, а паек на сегодняшний день - буханка хлеба! Бегом я в барак... А получал восемьсот граммов хлеба как рабочий. Какой хлеб, сами понимаете, но все же хлеб. Этот хлеб беру и бегом назад. Несу этот хлеб девочке и даю, а она мне: "Ни, не треба! Я честь свою за хлиб не продаю! " И хлеб-то не взяла, батюшки! Милые мои, родные! Да Господи! Не знаю, какая честь такая, что человек за нее умереть готов? До того и не знал, а в тот день узнал, что это девичьей честью называется.

Сунул я этот кусок ей под мышку и бегом за зону, в лес! В кусты забрался, встал на коленки... и такие были слезы у меня радостные, нет, не горькие. А думаю, Господь и скажет:

- Голоден был, а ты, Павлуха, накормил Меня.
- Когда, Господи?
- Да вот тую девку-то бендеровку. То ты Меня накормил!

Вот это был и есть самый счастливый день в моей жизни, а прожил я уж немало".

Батюшка и на меткое слово был горазд. Раз в Борках (это поселок ученых в Ярославской обл.) отец Павел сидел за столом с академиками-физиками,среди которых были и его духовные дети. Был там какой-то солидный ученый, который почти ничего не ел, и по поводу каждого блюда говорил: это мне нельзя, у меня печень больная... от этого изжога... это слишком острое... и т.п. Отец Павел слушал, слушал и прокомментировал: ГНИЛАЯ ЖОПА И С ПРЯНИКОВ ДРИЩЕТ!

И снова из воспоминаний протоиерея Сергия :

Господь продлил ему дни. Батюшка говорил: «Тех, которые меня били, которые зубы мне выбили, их, бедных; через год потом расстреляли, а мне вот Господь столько лет жизни дал ».

Иногда я спрашивал у него: «Батюшка, вот тебе Господь помогает во всем, такие глубокие вещи открывает… Это за то, что ты нес в своей жизни такой подвиг? » На эти вопросы он мне всегда отвечал: «А я ни при чем, это лагеря! » Помню, как он разговаривал с матушкой Варварой, игуменьей Толгского монастыря, и на ее похожий вопрос ответил: «Это все лагеря, если б не лагеря, я был бы просто ничто! »

Я думаю, что он имел в виду страстную природу всякого человека, особенно молодого. Действительно, именно страдания выковали из него такого удивительного подвижника, старца. Он о своем добром говорить не любил, но иногда само проскальзывало. Однажды мы шли с ним, прогуливаясь около храма. Он показал мне живописное уединенное место: «Вот здесь, бывало, я прочитывал Псалтирь от корки до корки »...

Отец Павел часто рассказывал анекдот про больного, которому делали операцию под наркозом. Он очнулся и спрашивает у человека с ключами: «Доктор, как прошла операция? » Тот отвечает: «Я не доктор, а апостол Петр ». Этот анекдот имеет свою предысторию. А дело было так.
По рассказу отца Павла, когда ему делали тяжелую операцию по удалению желчного пузыря, он вдруг очнулся в другом мире. Там он встретил знакомого архимандрита Серафима (настоятель Варлаамо-Хутынского Спасо-Преображенского монастыря в Новгороде) и с ним увидел множество незнакомых людей. Отец Павел спросил у архимандрита, что это за люди. Тот ответил: «Это те, за которых ты всегда молишься со словами: помяни, Господи, тех, кого помянуть некому, нужды ради. Все они пришли помочь тебе ». Видимо, благодаря их молитвам батюшка тогда выжил и еще много послужил людям.

В конце восьмидесятых годов отец Павел стал быстро терять зрение и почти ослеп. Служить один, без помощников он уже не мог и в 1992 году был вынужден уйти за штат по состоянию здоровья. Он поселился в Тутаеве, при Воскресенском соборе, продолжая служить и проповедовать, принимать народ, несмотря на тяжелую болезнь и плохое зрение. Священники и миряне находили у него ответы на жизненные вопросы и получали утешение.
Зрение духовное не оставляло старца. Его простая, детски чистая вера, дерзновенная, постоянная молитва доходила к Богу и приносила благодатное утешение, ощущение близкого присутствия Божия и исцеление тем, о ком он просил. Многочисленны свидетельства его прозорливости. Эти благодатные дары отец Павел скрывал под покровом юродства.

Похороны состоялись 15 января, в день памяти преподобного Серафима Саровского, которого он особенно почитал, живя по его заповеди: "Стяжи Дух мирный - и около тебя спасутся тысячи ".
Отпевание и погребение совершил архиепископ Ярославский и Ростовский Михей в сослужении 38 священников и семи диаконов, при большом стечении народа из Москвы, Петербурга, Ярославля и других мест.

Похоронен архимандрит Павел, как он и завещал на Леонтьевском кладбище в левобережной части города Романова-Борисоглебска.

(могила архимандрита Павла Груздева на Леонтьевском кладбище в Тутаеве, служит братия Сретенского монастыря во главе с о. Тихоном Шевкуновым (ныне епископ Егорьевский Тихон))

Вот такой это был замечательный батюшка! И хоть он и не прославлен в лике святых (на сегодняшний день), но верится, что молится о. Павел пред Престолом Божьим за всех нас,грешных.

Помолись, батюшка, и о стране нашей Российской, о властех и воинстве ея, о нас, о наших сродниках и близких, о ненавидящих нас и творящих нам напасти. Помолись, отец Павел, что б Господь простил нам наши бесчисленные прегрешения и помиловал нас всех!

С любовью,
рб Дмитрий

13 января 1996 г. отошёл ко Господу удивительный старец - архимандрит Павел (Груздев). С 5 лет он жил в монастыре, юношей был арестован и более 10 лет провёл в сталинских лагерях. За свою жизнь он пережил много страданий и боли, в конце её совершенно ослеп, но при этом сохранил и даже приумножил заповеданную Господом любовь к людям и удивительную детскую простоту. Всем посещавшим его он дарил тепло, отеческую ласку и утешение, многих наставлял советом и гораздо больше - самой жизнью. А молитвой своей творил чудеса. Мы предлагаем Вашему вниманию воспоминания протоиерея Сергия Цветкова, знавшего Батюшку последние 15 лет его жизни.

Познакомился я с отцом Павлом в 1982 году . Это было начало моего служения в Сонковском районе Тверской области. Будучи молодым, начинающим священником, я служил старательно, и поэтому меня удивило, когда я узнал, что некоторые сонковские верующие ездят на службу в соседнюю Ярославскую область к неизвестному мне еще тогда архимандриту Павлу. Эти люди рассказали мне о том, что он благодатный старец. Тогда решил съездить к нему и я. Повезла меня раба Божия Параскева, его духовная дочь: она знала как лучше проехать.

Батюшку дома мы не застали, он лежал в Борковской больнице. Там и произошла наша первая встреча (кстати сказать, и последняя встреча тоже была в больнице, только в г. Тутаеве). Отец Павел произвел на меня тогда огромное впечатление: он говорил со мной с такой любовью, что, казалось, мы с ним всю жизнь были знакомы. Тогда же, в больнице, я получил разрешение старца приезжать к нему.

Наверное, мои приезды совпадали с дневным отдыхом отца Павла, поэтому Марья в первые мои посещения всегда меня ругала. Я от этого смирялся и пребывал в доме батюшки со страхом. Когда она стала относиться ко мне лучше, я даже жалел, что нет того прекрасного душевного состояния. Когда умер мой духовный отец, я попросил стать им отца Павла. Он согласился. Но вести духовное аскетическое руководство не соглашался, хотя я не раз просил его об этом. Может быть, он отказывался по смирению, а может быть, считал это возможным только в монастыре.

Думаю, что отец Павел победил беса уныния. Когда вследствие поднятия уровня почвенных вод, в его храме, в Никульском, произошла усадка фундамента, то в результате рухнул один из куполов и сокрушил алтарь. Даже в этом случае он не показал вида, что страдает. И когда он лежал слепой, с трубкой в боку, до последнего вздоха продолжал шутить и не терял своей веселости. Мне хотелось бы сказать и об отсутствии уныния вокруг отца Павла, о том, как он исцелял людей одним своим присутствием. Я сам не раз испытал это на себе.

Впрочем, исцелял он не только от уныния. Помню, мама моя после соборования упала с крылечка и сломала себе какую-то кость в плече. Перелом был очень болезненный, причем боль не отступала ни на минуту. И врачи толком помочь не могли. И мы с мамой поехали к отцу Павлу. А он постучал по ее плечу кулаком - и все… И боль прошла. Я не скажу, что сразу кость срослась или еще что-то. Нет, заживление шло своим чередом. Но боль отступила, ушла, - а для нее тогда именно боль была самой большой тяжестью. И таких случаев было немало.

Валентина М. рассказала мне, как отец Павел исцелил ее и дочку. У Валентины был нарыв на пальце. В больнице хирург прооперировал палец и задел нерв, в результате ладонь перестала сгибаться. Хоть плачь! Ведь работа в колхозе, и дома за скотиной ходить надо. Поехала с этой бедой в Верхне-Никульское к батюшке. Он взял ее за руку и долго держал в своей руке. Потом Валентина взяла благословение и поехала домой. В этот же день рука стала здоровой. А у ее дочери Веры после гриппа случилось осложнение на глаза: образовалась пленка, и она перестала видеть. Они вдвоем поехали к старцу. Там в храме отстояли Литургию и заказали молебен Божией Матери в честь Ее Казанской иконы. После молебна батюшка позвал их к себе в дом и накормил. По словам Валентины, как только они после обеда вышли от отца Павла на улицу, дочка радостно воскликнула: «Мама, я вижу!»

У батюшки был дар исцелять любые кожные болезни. Иногда он при мне делал лечебную мазь. Надевал епитрахиль и смешивал компоненты. Я наблюдал. Раз он мне сказал: «Вот ты знаешь состав, но у тебя ничего не получится, слово нужно знать». По свидетельству врачей из Борка отец Павел вылечивал своей мазью любые кожные заболевания, даже те, от которых врачи отказывались. Еще старец говорил, что этот дар один человек получил от Божией Матери и передал ему. Хотя я думаю, что, возможно, он и был тем человеком. Любовь отца Павла к Царице Небесной была безгранична.

Каждый Великий Четверг батюшка заготавливал «четверговую соль» . Он и мне рассказал, как это делать. Я спросил его, для чего она нужна. Он ответил: «Раздаю людям, даю и для животных». И рассказал, что у соседей издыхала овца. Пришли к нему. «А я положил три поклона у Царицы Небесной и дал им четверговой соли. Они растворили ее в воде, напоили овцу, и она поправилась».

Все мы, кто общался с батюшкой, знаем, что Господь наделил его даром прозорливости. Хотя, как человек смиренный, он этот дар тщательно скрывал ото всех. В связи с этим вспоминаются такие случаи.

Мы сидели со старцем одни в комнате - он что-то делал, а я размышлял. Я думал: «Почему после общения с отцом Павлом, за столом или в церкви, убитые горем люди и отчаявшиеся грешники становились веселыми и жизнерадостными и возвращались домой, как на крыльях?» В этот момент батюшка обернулся ко мне и сказал вслух: «А я их исцеляю» и опять продолжил работу. Тогда я не сразу понял эти слова. Но когда умерла моя мама, ничто не могло успокоить меня, и только общение со старцем полностью исцелило боль. Теперь я понимаю, что Господь дал ему дар исцелять души людей через обычные беседы.

Весной 1988 года, когда мама была еще жива, мы поехали с ней в Верхне-Никульское к батюшке Павлу. У него были пластинки и, когда мы приезжали, он иногда ставил церковные хоры или детские сказки. В этот приезд старец поставил нам сказку «Черная курица». При прослушивании, когда подземный министр прощался с Алешей, говоря: «Прощай, навеки прощай!», у меня прошел холодок по спине. Когда мы возвращались домой, я сказал об этом маме. Она мне ответила: «Так батюшка сообщил мне о моей смерти». Я, конечно, стал успокаивать маму, говорить, что это не так, но где-то через месяц она умерла. Ей было 62 года.

Как-то я остановился в Верхне-Никульском на ночлег у Куликовой А. (ныне уже усопшей). Она мне рассказывала, что батюшка называл ее по имени и отчеству: «А я и подумала, грешная, звал бы меня попросту». На второй день батюшка, увидав ее, еще издалека поднял руку и закричал: «Здорово, Куличиха!»

Однажды батюшка мне говорит: «Забери монастырские иконы у Мани-Вани (это моя прихожанка, у которой эти иконы хранились после разорения Шелтометского монастыря) , свези их в Толгу и Спасо-Яковлевский монастырь». Я выполнил послушание старца. После этого в доме этой старушки трижды были воры. Отец Павел вовремя спас иконы.

К слову сказать, заговорили мы как-то с батюшкой о мироточении икон. Он показал мне на Толгскую икону Божией Матери, что стояла у него в большой комнате на божнице и сказал, что от нее здесь текло миро.

Однажды я был у батюшки, и почему-то он трижды за время моего пребывания у него рассказывал одну и ту же историю. К нему пришли мужчины и предложили отремонтировать храм, а он отказал. «Плуты» - добавлял он. Я удивился, зачем он мне это три раза повторил. Оказалось, очень кстати. Дома меня уже ожидала бригада, назвавшаяся реставраторами. Они предложили мне сделать ремонт храма. Вспоминая предупреждение батюшки, я предложил им сначала отремонтировать забор (300 метров). Пока они занимались забором, я узнал, что их выгнали из соседнего колхоза, где

они выдавали себя за плотников. Когда они закончили работу, я уплатил им, как договаривались, и мы вежливо распрощались.

Кстати, наш приход благодарен батюшке за то, что он прислал нам замечательного мастера-кровельщика - Вадима из Рыбинска (ныне уже усопший). Он был прекрасный специалист. Мы звали его человек-бригада, потому что всю работу он выполнял один. По молитвам старца на большой высоте Вадим довольно быстро покрыл оцинкованным железом пять больших куполов на нашей Крестовоздвиженской церкви. Притом работал он в разгар зимы и пользовался только лестницами и веревками. Взял за работу немного. Уже после старца он восстановил и сделал заново на другом нашем храме шесть куполов и шесть крестов над ними. Этот мужественный, немного грубоватый человек с тяжелой судьбой очень любил отца Павла. Но нас удивляло то, что он считал себя как бы обязанным завершить эти работы. Этот случай убеждает нас, что наш духовный отец и на том свете продолжает заботиться о нас.

А вот история, как отец Павел меня смирял. И тоже связанная с его даром прозорливости.

Однажды на престольный праздник иконы Божией Матери «Достойно есть» к батюшке приехало очень много духовенства. Перед всенощной отец Павел привел меня в алтарь, показал на стопку облачений и сказал: «Ты будешь ризничий, всем раздашь облачения. А вот эту ризу наденешь сам». Сказав это, он убежал. Это была самая красивая риза. Я тут же с удовольствием ее надел и залюбовался собой. Вдруг отец Павел опять появился в алтаре и строго сказал: «Снимай ризу, ее наденет отец Аркадий». Меня словно холодным дождем окатило. Я разоблачился и надел самое простое облачение. Всю всенощную я ощущал сладость смиренного состояния души, это невозможно передать словами, мне казалось, что служба шла на Небесах. Так, исподволь, батюшка давал почувствовать, что есть духовный мир, его удивительную красоту.

Он смирять умел очень интересно. Ты стоишь рядом с Ним - и вдруг он заругается на кого-нибудь. Не на тебя. Только ты почему-то ощущаешь, что это именно для тебя говорится.

Однажды, читая «Лествицу» преподобного Иоанна, я подумал, что мог бы иметь совершенное послушание у старших в монастыре. В этот же день я поехал к батюшке. Он, как всегда, встретил меня радушно и усадил за стол. На первое блюдо отец Павел предложил мне какой-то невкусный концентрат, на поверхности которого плавали кусочки сала. Я, понуждая себя, с трудом доедал свою порцию. Вдруг батюшка вскочил, схватил кастрюльку с концентратом и, улыбаясь, вылил все оставшееся в ней мне в тарелку, говоря: «Ешь, ешь за послушание». В голове мелькнуло: «Меня сейчас стошнит, а я ведь причащался». Поэтому я тут же своими устами поспешно сказал: «Нет, батюшка, такого послушания я выполнить не могу». Вот так легко батюшка показал мне мои возможности и обнаружил свою прозорливость.

А один мой знакомый приехал к отцу Павлу просить благословения на Иисусову молитву. Ехал долго, добирался издалека. Думал: «Возьму у батюшки благословение на четки, буду подвиг Иисусовой молитвы нести». И вот добрался. Но еще не успел тот подвижник и рта раскрыть, как батюшка ему: «Садися, садися, родной! Вот машина как раз, довезет тебя до поезда!» Это значит, в обратный путь! «Батюшка, мне бы молитву Иисусову, благословите!» - «Садись, садись, а то сейчас уедут!» И молитвенник наш уже смирился, идет к машине, садится, но все же успевает спросить: «Батюшка, а молитва-то?» А батюшка ему так строго: «Не пойдет!»

И действительно, он мне потом рассказывал, что с подвигом Иисусовой молитвы ничего не получилось. Но позднее он понял, что для умного делания нужно соответствующий образ жизни вести. А отец Павел это увидел сразу.

Да, отец Павел мог обличить, мог поругать, но он мог и так приласкать человека, как родная мать приласкать не сможет. Или так дураком назовет, что хочется, чтобы тебя еще раз дураком назвали. Потому что все в нем было растворено любовью.

В своих проповедях отец Павел всегда затрагивал тему деятельной любви к людям: накормить, напоить голодных, чему сам был примером. А также почти все проповеди повторял: «Русь святая, храни веру православную». Сам умел вкусно готовить и постоянно приносил в сторожку поесть всем оставшимся ночевать после всенощной. Я наблюдал, как он готовил. Можно было подумать, что он священнодействовал - так это было ловко и опрятно.

А однажды было, что я задумался о его гостеприимстве. Конечно, приятно, что меня, недостойного, великий старец так привечает - как приедешь, тут же он и Марья хлопочут накрыть стол. Думаю, могли бы и подождать кормить, сначала бы духовно напитаться, общаясь со старцем.

И вот приезжаю в очередной раз. Но подъезжая (и уже проголодавшись), все равно предвкушаю, как он меня угощать будет. Вхожу, здороваюсь, сажусь. Начинаем с ним разговаривать. Но чай пока не несут. Вот и хорошо, думаю. Не за едой приехал, а духовной пищей насладиться.

Наконец, Мария, верная помощница, голос с кухни подает: «Батюшка! Рыбу-то разогреть?» - «Да подожди, Мария!» - отвечает он. И опять течет беседа, продолжается разговор… Опять Мария с кухни: «Может, хоть чаек поставить, отец Павел?» - «Подожди, Мария, подожди!» И опять мы беседуем.

Вдруг он встает и приглашает меня в церковь. Идем в храм, прикладываемся к образам. Потом он начинает мне, как водится, особо чтимые иконы показывать, рассказывать о чудесных случаях. А я уже, между прочим, проголодался. Возвращаемся к нему в сторожку, опять садимся за стол разговаривать на духовные темы. Опять Мария голос подает, и опять он ее обрывает. А я уже сильно кушать хочу!

Наконец батюшка, улыбаясь, достал кусочек четверговой соли, раскатал его скалкой, принес кусок хлеба (он такой хлеб называл «папушник») и кружку кваса. Все это он делал как-то красиво и значительно, с любовью. Все так же улыбаясь, он макнул кусок хлеба в соль, аппетитно откусил и запил квасом. Затем быстро придвинул это мне. Я вкусил, и мне показалось, что я отродясь не ел ничего более вкусного. И понимаю, что я как тот царь из «Отечника», который пришел к пустыннику и вкусил его самой простой пищи.

И вдруг вспоминаю, что ведь я же сам хотел получить от нашей встречи духовного, - и вот получил по своему желанию. Но кто же батюшке-то об этом сказал? Сказало его духовное чутье. Да, Господь открывал ему человеческие души, чтобы он исцелял их и вразумлял. И очень часто батюшка действовал как бы навстречу нашим чувствам, желаниям.

Отец Павел был удивительным, замечательным человеком. И все же мне не хотелось бы его идеализировать. И не потому, что, как говорят, нет пророка без порока (как раз в батюшке я не замечал никаких пороков!), а потому, что старческая высота запросто сочеталась в нем с обычными человеческими качествами.

Он был замечательным рассказчиком, мог часами занимать нас удивительными историями о своей яркой и необычной жизни.

У него был особый дар совета. Все советы, которые он давал, были не то что полезны, а - спасительны. Очень глубоко он судил о жизненных случаях, ситуациях, которые происходили с его чадами. Его талантливость проявлялась даже в почерке: у него был ровный, абсолютно каллиграфический почерк, какого в наше время уже не встретишь.

Конечно, его таланты, в частности, дар совета, имели духовную основу. За этой глубиной понимания стоял огромный опыт, молитвенный труд, знание духовной жизни. Сколько раз, когда я спрашивал его о каком-нибудь человеке (которого он, кстати, в глаза никогда не видел!), он так метко и верно его оценивал, что я поражался.

Как-то мы приехали с батюшкой в Толгу. Я вел его под руку, он почти ничего не видел. Многие подходили к нему за благословением и советом. Подошла одна девушка и попросила благословения в монастырь. Отец Павел сказал: «Не годишься». Она удивилась. Затем, обогнув несколько зданий, забежала вперед и опять спросила благословения в монастырь, но другими словами (может быть, зная, что он плохо видит). Старец спросил, откуда она приехала. Девушка ответила. «Вот туда и поезжай» - был ответ. Я также спрашивал отца Павла об одном человеке, желавшем рукоположения. И хотя он его никогда не видел, сказал мне сразу: «Не годится». Прошло больше года, и меня опять попросили узнать об этом мужчине. Старец ответил: «Если его посвятят, то его ждет участь Иуды».

Жизнь его вся - удивительный творческий труд. Он был своего рода художником. Если можно так сказать - художником духовной жизни. Он любил сам создавать какие-то живые ситуации, которые всех радовали и веселили, утешали и вразумляли.

Опишу один случай из этого ряда. Ехали мы из Москвы на поезде втроем: батюшка, Толя Суслов и я. И вот батюшка говорит: «А ведь в Сонкове Нинка нам к поезду пирогов принесет. Ох, хорошо она печет пироги!»

А проводницей у нас была пожилая женщина, которую отец Павел сразу стал называть девчонкой. Так к ней и обращался: «Галек, девчонка! Принеси чайку!» Она как услышала это в первый раз - так сразу и расцвела. И даже вроде как помолодела. И так она батюшку полюбила, что сама спрашивала, чего он еще пожелает.

Но вот и Сонково, остановка. Сидим, ждем обещанных батюшкой пирогов. Что-то не несут… Минута проходит, другая, вот уже остановка подходит к концу. Не несут! Тронулся поезд, поехали…

И тут с победным видом является «Галек-девчонка» и гордо объявляет: «Вы знаете, как к Вам рвались! Но я строго-настрого сказала, что старца беспокоить нечего!» Стоит и похвалы ждет за свою преданность. Батюшка, конечно же, ее хвалит: «Молодец, девчонка, молодец!» Она еще больше расцветает от этих похвал.

Ушла она, он пошутил что-то добродушно на ее счет, но при этом нисколько не огорчился. А позже уже Нина нам рассказывала: «Христом Богом умоляла ее пропустить меня, чтобы батюшку пирогами угостить. Но она - ни в какую: нечего, мол, старца беспокоить! Прошу ее, чтобы хоть сама передала - ни за что: пусть старец отдыхает!»

А вот еще одна история про «пироги». Как-то с группой моих прихожан мы ездили к отцу Павлу на престольный праздник к «Достойной». В числе прочих были псаломщица Екатерина и алтарница Елизавета, обе из моего храма. На исповеди, прочитав над алтарницей разрешительную молитву, батюшка Павел громко сказал ей: «Тебе скажут: Елизавета, спеки пироги, а ты скажешь: не буду!» На второй день, когда мы все вернулись, должна была быть воскресная служба в нашем храме. Мне доложили, что алтарница с псаломщицей поссорились, и Елизавета не хочет печь просфоры на службу. Как мы ни уговаривали ее, она, от обиды, отказалась печь наотрез. Тогда я напомнил ей предсказание батюшки, что не о пирогах он ей намекал, а о просфорах. Она задумалась, и стала печь.

Особо мне хотелось бы сказать о подвиге юродства, который нес батюшка. Его юродство было очень тонкое, иногда на грани разумного, иногда вроде и переходя эту грань. Но если начать обдумывать - ничего неразумного в его поступках не было. Была парадоксальность, которой отличается поведение юродивых.

Известно, например, что он зимой в мороз ходил в баню босиком за несколько километров. И я как-то не удержался и задал ему вопрос: «Батюшка! А зачем же ты, все-таки, босиком-то шел?» В общем, не очень тактичный вопрос, если учесть, что задавал я его старцу. Но как спросил, так и получил. Он мне в ответ сказал коротко: «Спорт!»

А местные жители мне рассказывали, что он и раньше ходил в баню зимой босиком, притом, что сапоги на плече нес. Его спрашивают: «Почему ты босиком?» А он отвечает: «Да сапоги новые, топтать жалко!»

Моя прихожанка, бабушка Настя, ныне уже покойная, написала мне как-то письмо, в котором привела такой рассказ певчей Любы: «Еду из Борка на автобусе, глядим вперед: бежит мужик в полушубке, в шапке - и босиком. Штаны засучены до колен, а сапоги несет через плечо. Догнали, а это отец Павел идет из бани. Снег уже таял, но ночью подвалило на четверть, раскисло так, что грязь чуть не по колено. Водитель остановил автобус и говорит: «Садись, отец Павел!» Он вошел и стоит голыми ногами на железе. Я махнула ему: «Садись», а он мне кулак кажет. На своей остановке выскочил и побежал домой». Так он юродствовал.

Мне говорили, что это хождение по снегу было связано у батюшки с каким-то лагерным испытанием. Две женщины, Настя и Поля, по неделе жили у отца Павла, так разговаривали с ним про все. Он им рассказывал: «Когда был в заключении, пилили дрова. Как все сядут отдохнуть или покурить, так я бегу за костер Богу молиться. Один раз меня увидели и за это привязали к березе, а сапоги сняли. Снега было по колено. Я стоял до тех пор, пока снег не растаял под ногами до земли. Думал всё - заболею и умру. А я и не кашлянул. Вот с тех пор у меня ноги и не зябнут. Я бы мог ходить все время босиком, но не хочу народ смущать».

Вспоминаю отца Павла на одной фотографии. Он стоит там с таким огромным ключом. Когда он показал мне эту фотографию, то сказал, что фотограф, который это снимал, получил за свой снимок премию. А снимок интересный: батюшка стоит босиком, одна штанина закатана, другая опущена.

Я хочу сказать о том, что иногда батюшка допускал в своем внешнем виде этакую нарочитую небрежность. И это было в его духе. В духе того самого тонкого юродства, про которое я уже говорил. Потому что на самом деле он мог быть очень, подчеркнуто аккуратным. Просто таким образом, как я предполагаю, он обличал непорядок и небрежность в наших душах. И когда вдруг батюшка мог выразиться крепким словом, все вокруг ощущали: это наша грязь. С разными людьми старец мог разговаривать на их языке. Часто неверующие люди стараются при священниках, при верующих ругнуться матом, чтобы задеть, оскорбить, показать, какие они бравые. Это лукавый их так научает. Но батюшку таким образом нельзя было взять, он употреблял оружие врага против него самого. Такого человека он мог отбрить очень сильно, и тот смирялся и видел, что отец Павел не уступает ему в этом, а в другом-то во всем превосходит. Батюшка нес труд. ный подвиг, по апостолу Павлу: «Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых» .

А сердце старца болело обо всех. 1 февраля 1990 года батюшка сказал мне, что видел во сне стоящую женщину с ребенком, а за ней больные, пораженные молодые деревья. Я тут же спросил его: «С Младенцем это, наверное, Божия Матерь?» Он ответил: «Наверное». - «А гибель деревьев, -опять спрашиваю я, - это смерть молодых людей?» Старец ответил: «Да». Я спросил: «Война будет?» Он ответил: «Без войны».

Мне, конечно, доводилось слышать от некоторых людей мнение, что он уже ослабел умом в старости. Но это не глубокий взгляд. Я вспоминаю «Патерик». Там описывался один пустынник, который, когда его вот так же обвинили в безумии, отвечал: «Чадо! Чтобы достичь этого безумия, я тридцать лет подвизался в пустыне!» Потому что безумие безумию - рознь…

Иногда сидим, разговариваем, слушаем его, кажется: ну, просто старичок и старичок… И вдруг одна фраза, даже одно его слово - и мороз по коже. И сразу ты ощущаешь, что это не просто добрый, ласковый, расположенный к людям дедушка, а человек необыкновенный - высокого духа человек.

Всей своей жизнью отец Павел учил людей чистоте. Много раз он рассказывал один и тот же случай из лагерной жизни о том, как девушка-украинка, три дня не евшая, не захотела принять от него хлеб. Она сказала: «Я честь не продаю». Отец Павел удивился и не понял. Когда ему разъяснили, он передал ей хлеб через знакомую лагерница Этот случай отец Павел часто рассказывал, как пример целомудрия.

Скажу хоть несколько слов о том, как он был в лагере. На заготовке леса в тайге отец Павел был пропускник то есть имел возможность выходить за ворота лагеря для проверки узкоколейки. Пользуясь свободным выходом, он делал в лесу запасы на зиму. Для этого он выкопал яму, обложил ее стенки ветками и обмазал их глиной, затем развел костер внутри ямы - получился большой глиняный котел. В него старец все лето ведрами таскал грибы из тайги и пересыпал их солью. Осенью, когда яма наполнилась, он завалил все толстыми сучьями и сверху положил большой камень. Еще осенью делал стожки из веток рябины с ягодами. А зимой кормил всем этим заключенных. И спасал людей от цинги и голодной смерти. Как он говорил: «Ведро грибов или ягод охранникам дашь, зато два ведра - в лагерь».

Но особенно меня всегда умиляло, как он спас немца-заключенного, у которого коней задавило дрезиной. Сначала из петли его вынул, а потом на суде защищал. Ему самому расстрелом грозят за то, что он фашистскую морду защищает, а он им в ответ: «Можете меня расстрелять, только он не виноват». И суд этого немца оправдал. И немец этот каждое утро приходил к постели отца Павла и клал ему кусок от своей хлебной пайки, - так он был ему благодарен.

Думаю, что этот случай батюшка рассказывал многим. В лагерях духовенство помещали вместе с уголовниками. Отец Павел рассказывал: получил пайку хлеба на весь день (он показал пол-ладони) и спрятал за веником у нар. Пошел за баландой. Кто-то из уголовников из озорства подставил ногу, похлебка пролилась. Спрятанный хлеб оказался украденным. Очень хотелось есть, и отец Павел пошел в тайгу посмотреть каких-нибудь ягод. Снегу в лесу было по колено. Немного углубившись в лес, батюшка обнаружил поляну абсолютно без снега, и множество белых грибов стояло на ней. Отец Павел разложил костер и, обжарив грибы, нанизанные на ветке, утолил голод. Об этом старец рассказывал много раз как о явном чуде Божием.

Батюшка рассказывал о заключенных людях, с которыми вместе сидел - о священниках, монахах, художниках… Рассказывал как однажды священство из заключенных служило Литургию в лесу. Престолом был обычный пень. И когда их лагерь переводили в другое место, началась гроза, молния ударила в этот пень и сожгла его. Так Господь прибрал святыню, чтобы не оставлять ее на поругание несведущим людям.

Старец говорил, что духовные люди в лагере знали о том, что для невинно осужденных и пострадавших за веру пришитый к робе личный тюремный номер будет свободным пропуском через мытарства в Царство Небесное, и что кому-то об этом было видение.

О лагере батюшка вообще рассказывал немало. Рассказывал как бы между прочим, даже и не о себе. Но из этих рассказов я узнал, например, что он весь свой срок вставал за час до подъема и вымывал весь барак. И конечно, за такие поступки его не могли не любить. А Господь давал ему, как труженику, здоровья. Потому что отец Павел был великим тружеником. Стоило только посмотреть на его руки, чтобы понять, что эти руки могут делать все.

Да они все и делали. Отец Павел не любил праздности, он все время был в движении: то кладбище очищает, то просфоры с Маней печет, то дровами занимается - а ведь было ему уже за семьдесят. Запомнилось, что как-то зимой нам пришлось у него заночевать. Утром мы еще в постелях, а отец Павел вскочил чуть свет, схватил лопату и побежал дорожки от снега расчищать. Он был таким живым, что чувствовалось, будто он молод и дух в нем играет.

Он много рассказывал о русских монастырях, где, какие были настоятели, как их звали и очень хорошо знал, какие святыни были в этих монастырях и в каком месте. Еще в советское время он неоднократно бывал на Валааме, очень любил его. Перебывал во всех скитах. Привозил оттуда различные кусочки святыни, а иногда даже целые кирпичи притаскивал - нес на себе, а ездил он туда уже пожилым и больным. Но ему важно было, невзирая на тяготы, привезти домой этот кирпич как святыню, как память о Валааме. Как он мне признавался, пока пароход стоял у пристани, он пробегал по Валааму около 30 километров. Говорил иногда о себе: «Русь уходящая…»

Обладал он удивительной, какой-то необычной памятью. Он знал много длинных старинных песен и умел петь их, кроме того, знал разные старинные обычаи и обряды. Когда мы ездили с ним по Ярославской области, пути наши бывали довольно протяженными. И тогда всю дорогу он пел песни. Эти песни я не слышал больше никогда - ни до, ни после. Они были очень длинными, десятки куплетов - и все это он помнил с молодости.

Батюшка оказывал на всех потрясающее влияние с первой встречи. Он просто ошеломлял людей. Приехал к нему один мой знакомый, батюшка сказал ему всего несколько слов, - и тот сразу понял, что слова эти сказаны именно для него, именно его проблем касались, хотя виделись они впервые в жизни.

Вспоминаю, как отец Павел меня исповедовал. Мы всегда шли с ним в церковь, к престолу. Вычитывали положенные молитвы и обязательно батюшка заставлял читать «Верую». После исповеди он давал целовать Евангелие и крест. Евангелие всегда было раскрытым, и когда я прикладывался, то успевал прочитать часть текста. Это было или «… прощаются тебе грехи…» или что-то другое, соответствующее моменту. Затем старец поздравлял с очищением и троекратно целовал меня. Интересная особенность: иногда зимой в неслужебные дни в его церкви было довольно холодно, но он никогда не мерз. Отец Павел брал мои замерзшие руки в свои, а они у него были теплые и мягкие, и мне становилось тепло…

Никто не мог так, как он, создать в храме праздничную атмосферу. Можно сказать, что его праздники были особенно праздничными. Он все мог как-то приподнять, одухотворить, наполнить содержанием. Одна старушка-прихожанка поделилась со мной: «Вы знаете, он так крестом осеняет, я еще никогда такого не видела!» Вроде бы - какое простое действие! И такой восторг он вызывал, просто когда осенял всех крестом.

Господь продлил ему дни. Батюшка говорил: «Тех, которые меня били, которые зубы мне выбили, их, бедных; через год потом расстреляли, а мне вот Господь столько лет жизни дал».

Иногда я спрашивал у него: «Батюшка, вот тебе Господь помогает во всем, такие глубокие вещи открывает… Это за то, что ты нес в своей жизни такой подвиг?» На эти вопросы он мне всегда отвечал: «А я ни при чем, это лагеря!» Помню, как он разговаривал с матушкой Варварой, игуменьей Толгского монастыря, и на ее похожий вопрос ответил: «Это все лагеря, если б не лагеря, я был бы просто ничто!»

Я думаю, что он имел в виду страстную природу всякого человека, особенно молодого. Действительно, именно страдания выковали из него такого удивительного подвижника, старца. Он о своем добром говорить не любил, но иногда само проскальзывало. Однажды мы шли с ним, прогуливаясь около храма. Он показал мне живописное уединенное место: «Вот здесь, бывало, я прочитывал Псалтирь от корки до корки».

Ночами он писал дневники (это помимо огромных молитвенных правил!), очень любил акафисты читать. Практически на каждой службе он вычитывал какой-нибудь акафист и вычитывал его с такой торжественностью, что, кажется мне, святые с Неба глядели и удивлялись: «Кто же там так читает?»

Отец Павел часто рассказывал анекдот про больного, которому делали операцию под наркозом. Он очнулся и спрашивает у человека с ключами: «Доктор, как прошла операция?» Тот отвечает: «Я не доктор, а апостол Петр». Этот анекдот имеет свою предысторию. А дело было так. По рассказу отца Павла, когда ему делали тяжелую операцию по удалению желчного пузыря, он вдруг очнулся в другом мире. Там он встретил знакомого архимандрита Серафима и с ним увидел множество незнакомых людей. Отец Павел спросил у архимандрита, что это за люди. Тот ответил: «Это те, за которых ты всегда молишься со словами: помяни, Господи, тех, кого помянуть некому, нужды ради. Все они пришли помочь тебе». Видимо, благодаря их молитвам батюшка тогда выжил и еще много послужил людям.

Я присутствовал при последних часах отца Павла. До сих пор помню это удивительное ощущение: мы находимся при кончине русского богатыря, этакого былинного Ильи Муромца. Конечно, мы понимали, что старец, что молитвенник, высокой духовности человек… И все же приходило на ум сравнение именно с русским богатырем, красивым и мужественным.

Мы можем сказать - все, кто его знали, - что сподобились увидеть настоящего праведника, святого старца, словно из старинных книжек, исповедника Христова, обладающего подлинным смирением. И это было удивительно - такое изобилие даров, и при этом - такое смирение, смиренномудрие. И эти, казалось бы, такие разные качества - величие и кротость - удивительно в нем соседствовали и гармонировали.

Воспоминания протоиерея Сергия Цветкова приводятся по только что вышедшей в издательстве «Отчий Дом» книге «Архимандрит Павел (Груздев): Документы к биографии, воспоминания о батюшке, рассказы отца Павла о своей жизни, избранные записи из дневниковых тетрадей», (Москва, «Отчий Дом», 2006).

В русском народе издревле существовал обычай накануне Великого Четверга ставить в избе под иконами решето с зерном, печеным хлебом и солонкой особо приготовленной в печи соли (она называлась «четверговой»). Помолившись Богу, хозяева оставляли все это в святом углу до первого дня Пасхи. Зерно высыпали в закрома, чтобы не было недостатка в хлебе. Печеный хлеб давали скоту, выпуская его весной в первый раз на пастбище, чтобы не было пропажи скотины. Четверговую соль использовали как лекарство и во избежание разных несчастий.

Близ святого Иордана, как слеза вода чиста,
где глаголы Иоанна показали нам Христа,
где предвечно зеленеет кипарисов стройный ряд,
где два раза смоква зреет, не меняя свой наряд, -

там под небом жарким, ясным чрез кустарник и леса,
извивалась лентой черной для посевов полоса.
Знать забыл ее владелец, иль заброшена она,
иль боялся земледелец ей доверить семена.

В эти дни давно былые, как молва передала,
Матерь Божия Мария на земле еще жила.
Часто в сад Она ходила, в Гефсиманский грустный сад,
Сына там Она молила о спасеньи новых чад.

Раз при солнечном восходе шла молиться в сад Она.
Видит: грубый сын природы в землю сеет семена.
- Что ты сеешь тут? - с приветом Дева Мать ему рекла.
- Камни.
- Даст тебе ответом на посев твоя земля

С самой той поры доныне так же смотрят небеса,
на луга и на долины, там где эта полоса.
Но посев тот не восходит, тот посев навек засох -
путешественник находит только каменный горох.

Полное собрание и описание: архимандрит павел груздев молитва для духовной жизни верующего человека.

«Господи! Молитвами праведников помилуй грешников»

Накануне праздника Покрова Пресвятой Богородицы, 13 октября 2012 года, состоялась поездка группы наш их прихо жан, в ч и сле которых были наиболее активные посетители Воскресной школы для взрослых, в город Романов-Борисоглебск (Тутаев). Здесь проживал последние годы своей земной жизни и здесь отошёл в Небесные обители Божий угодник, народный старец, архимандрит Русской Православной Церкви отец Павел (Груздев).

Сюда к нему ехали не только жители Ярославской земли, ехали люди из разных мест: имя отца Павла почитаемо во всей России. При жизни он был прославлен от Бога многими дарами, его предстательство пред Господом было сильно и действенно. А теперь люди едут на его могилку: поклониться и попросить помощи в скорбях и нуждах, как у живого, ибо молитва праведника не прекращается с его уходом в иной мир, а, может, ещё сильнее становится. Вот и мы едем, многие впервые.

Город Романов-Борисоглебск (Тутаев) находится в 38 км к северо-западу от Ярославля, расположен на обоих берегах реки Волги, до 1822 года это были два разных поселения. На левом берегу Волги – Романов, основанный в 13 веке князем Романом Угличским, на правом берегу – Борисоглебск, известный с 15-го века и названный в честь первых русских святых, князей-страстотерпцев Бориса и Глеба. Указ Императора Александра Первого объединил эти поселения в один город Романов-Борисоглебск, в 1918 году город был переименован в Тутаев (по фамилии большевика И.Тутаева).

Батюшка Павел похоронен на Леонтьевском кладбище, что на левой Романовской стороне, куда мы сразу и направились. К могиле отца Павла ведёт тропинка, посыпанная тонким, в один камешек, слоем гравия, да ещё невдалеке от кладбищенского входа стоит самодельный простенький указатель-стрелка: Архимандрит Павел. Старец похоронен рядом с могилами родителей, в одной ограде. Кресты из чёрного гранита, цветы. Батюшкин крест массивней и выше, возле него подсвечник с горящими свечами и зажжённая лампада, неугасимая.

Мы прошли в ограду, поклонились батюшке Павлу, приложились с молитвой ко кресту на его могилке, кто догадался взять свечи, поставили их на защищённый от непогоды подсвечник. Наш настоятель протоиерей Михаил с тремя певчими служил панихиду о упокоении раба Божия архимандрита Павла, а мы молились. Кто просил о чём батюшку Павла – тайна. Наша поездка сопровождалась мелким осенним дождём: вот мы стоим под зонтами и молимся.

К отцу Павлу приезжают в любую погоду, в любое время года. Пока шла наша панихида, подошли ещё люди и тоже со священником, значит, панихиды по отцу Павлу не кончаются. Не кончается молитва, не прерывается общение верующих со старцем, продолжается помощь избранника Божия нам, немощным и грешным, просящим помощи сильного и праведного. По окончании панихиды батюшка Михаил помазал нас маслом от лампады с могилки Архимандрита – ответ его. Любил он людей. Просто, искренне и очень сильно. По-настоящему, по-Божьи. Любил и любит! По нездоровью не мог принять всех лично. Теперь может всех.

С кладбища мы поехали в Леонтьевскую церковь, в которой молился, читал и пел на клиросе Павел Груздев, когда жил с родителями здесь, на левой, Романовской стороне. Родился-то он в Мологе, уездном русском городе, который стоял «на двух реках, на Мологе и на Волге, на крутых берегах», как говаривал старец. С 5-ти лет жил в Мологском Афанасьевском монастыре, где были монахинями три его родные тётки и был благословляем Патриархом Всероссийским Тихоном, приезжавшим в обитель. Захватившие власть большевики закрыли монастырь, в нём образовался колхоз, в котором и работал Павел. При сооружении Рыбинского водохранилища огромная площадь ушла под воду, в том числе и город Молога, семья Груздевых, как и другие семьи мологжан стали переселенцами: из собственного дома сделали плот и сплавились по Волге, поселились в Тутаеве на левом берегу.

Леонтьевская церковь (так называют в народе храм Вознесения Господня) двухэтажная: внизу тёплая (т.е. отапливаемая) – главный престол в честь иконы Божией Матери «Знамение» и придел во имя великомученицы Параскевы. Верхний летний (не отапливается) храм имеет главный престол Вознесения Господня и придел во имя святителя Леонтия Ростовского. Каменный храм был возведён в 1795 году (в более ранние времена здесь стояла деревянная церковь святителя Леонтия), строился, украшался и содержался стараниями и средствами романовских купцов. Уцелевшую в безбожные 30-е годы, церковь закрывали в хрущёвскую кампанию 1960 года. Здесь находились многие древние иконы ещё из деревянных храмов. Население очень почитало чудотворную икону святой Параскевы Пятницы, по молитвам у которой исцелялись от глазных болезней (в 1609 году во время польского нашествия дерзкие разорители были поражены слепотой от этой иконы).

В мае 1941 года община Леонтьевской церкви пережила драматические события: по сфабрикованному делу были арестованы настоятель храма иеромонах Николай (Воронцов), почитавшийся верующими как старец, его келейник и несколько прихожан, среди которых был Павел Груздев. По приговору тройки ОГПУ настоятеля расстреляли, остальные провели долгие годы в заключении и лагерях. Павел Груздев всю свою жизнь отдал Господу, прошёл тяжкий 11-летний путь лагерника, исповедника за веру, вернувшись домой, снова читал и пел в Леонтьевской церкви, принял монашество и священнический сан, более 30-ти лет служил в храме села Верхне-Никульское, стал почитаемым старцем, которому Всевышний сподобил дар предвидения и возможность исцелять души и тела человеческие.

В 1989 году Леонтьевский храм был возвращён верующим, по благословению отца Павла и с помощью Божией отремон

тирован.Мы посетили нижнюю церковь. Небольшая, немного тесновата на взгляд современного человека, топится печка, что тоже удивительно горожанину, некрашеные деревянные полы поскрипывают, бегает смелая и добрая девчушка, скромная матушка принимает у нас записки – всё предельно просто, но истинно и духовно значительно (как у отца Павла). Дух стоит характерный для старинных, не закрывавшихся храмов – намоленности (а ведь церковь закрывали!). Много старинных икон, есть вообще редкие, на пример: «Не рыдай мене, Мати» в серебряном окладе. Ростовая икона великомученицы Параскевы, образ Николая Можайского с мечом, в иконостасе большая икона Пресвятой Богородицы «Утоли моя печали», написанная монахиней Ольгой, тётей отца Павла. Проходим, прикладываемся, ставим свечи. Выходит отец Михаил, настоятель, выносит скуфью самого Батюшки, которую передала в храм родственница его. Подходим по очереди, каждому на голову её надевают…

Быть на левом берегу в Тутаеве и не приложиться к редкой иконе Божией Матери «Прибавление ума» – никак не возможно! И мы продолжаем путь по Романовской стороне. Сельские виды, улицы и дома больше напоминают деревню, а не город. Правая сторона вся такая городская, современная, а здесь как будто время течёт медленнее, может, это и хорошо. И опять тут – отец Павел с его простотой, думается о нём. И «Прибавление ума» – ведь это не тот ум, которым кичатся люди, это истинный ум, божественный, духовный, он часто скрыт от глаз, остаётся прикровенным, как это было у отца Павла. Вот и Покровский храм, где находится святыня.

Сочетание стройной шатровой колокольни с приземистым скромным храмом, толстые стены. Стоит на территории бывшего Ново-Покровского мужского монастыря, упоминаемого в документах 17-18 веков. Покровский храм – один из древнейших на Романовской стороне. Не закрывался и в годы гонений, а в течение 30-ти лет (1961 – 1989) оставался единственным действующим на левой стороне города. Под Покровом Пресвятой Богородицы хранится большое количество святынь из упразднённых храмов Романова-Борисоглебска. Из Воскресенского храма, разобранного в 1930-е годы происходит мощевик, в котором находятся 110 частиц мощей святых угодников Божиих.

Но особо почитаемый образ Покровской церкви – икона Пресвятой Богородицы «Прибавление ума», редкой иконографии, перед которой молятся о просвещении души. Празднование – в первое воскресение после Успения Пресвятой Богородицы.

«О, преславная Мати Христа Бога нашего, благих Подателя, милостию Своею всю вселенную сохрани, даруй нам, рабам Твоим, премудрость и разум, Светом Сына твоего души наша просвети, Едина Всепетая, от Херувим и Серафим славимая» (тропарь).

Наше посещение Покровского храма совпало с кануном праздника Покрова, с особым чувством мы приложились к великолепной иконе Покрова Пресвятой Богородицы, находящейся в иконостасе, к образу «Прибавление ума», другим старинным иконам храма, подали поминальные записки и, напитанные благодатью, поехали домой в Ярославль.

А в дороге один из наших прихожан читал нам вслух притчи из книги, купленной им в Покровской церкви. Книга называется: «Притчи православных старцев», издана в Воронеже в 2012 году. Есть в этой книге и притчи, рассказанные архимандритом Павлом (Груздевым). Среди всех даров отца Павла выделялся замечательный дар рассказчика: он словно исцелял собеседников живительной силой своего слова. Все, кто общался с батюшкой, слушал его простые житейские рассказы, вспоминают, что возвращались от него, «как на крыльях» – настолько радостно преображался их внутренний мир.

Текст подготовила Григорьева Е.Н.

«Совесть потерять - самое страшное»

Старец Павел (Груздев) и его изречения

13 января мы вспоминаем великого старца Русской Православной Церкви архимандрита Павла (Груздева).

Я думал: «Почему после общения с отцом Павлом, за столом или в церкви, убитые горем люди и отчаявшиеся грешники становились веселыми и жизнерадостными и возвращались домой, как на крыльях?»

В этот момент батюшка обернулся ко мне и сказал вслух: «А я их исцеляю» - и опять продолжил работу.

Отец Павел (в миру Павел Груздев; 1910–1996) родился в Мологском уезде Ярославской губернии в бедной крестьянской семье, с детских лет жил в монастыре, служил Богу и Церкви. 18 лет он провел в ссылках и лагерях как исповедник православной веры. Стяжал множество даров Святого Духа: прозорливость, духовное рассуждение, пламенную веру, горячую молитву и любовь Христову.

После реабилитации был рукоположен и прослужил 40 лет в Ярославской области, принимая множество людей, потянувшихся к нему за духовным советом, утешением, молитвой. После тюремных пыток почти ослеп, но продолжал служить, причем у него никогда не было ни диакона, ни знающего помощника. Духовное же зрение старца с годами только обострялось.

Он отличался крайней нестяжательностью, очень просто одевался и часто ходил босиком. Ничего не скопил за всю жизнь, раздавал всё, что привозили. Заботился и о братьях наших меньших: варил грачам по два ведра картошки.

Окончив два класса церковно-приходской школы, мог поддержать разговор на любую тему с самым ученым человеком. Юродствуя, скрывал свою духовную высоту.

Отец Павел не оставил после себя толстых томов книг и многословных поучений - поучительна сама его жизнь.

Старец почил в воскресенье, на Отдание праздника Рождества Христова, в реанимации городской больницы. Перед смертью его дважды причастили - до и после полуночи. Духовные чада вспоминали, как в больничной палате всё благоухало ароматом свежего соснового леса.

«Похороны отца Павла ясно показали его настоящее место в Церкви. Они были такими торжественными, собралось столько священства во главе с владыкой Ярославским и Ростовским архиепископом Михеем, молилось такое громадное количество верующих людей со всех концов России, что было ясно: мы хороним не обычного священнослужителя, а редкостного, удивительного, всеми любимого и чтимого старца!» (протоиерей Владимир Воробьев).

На могиле старца происходит множество случаев чудесной помощи и исцелений.

Отец Павел (Груздев) часто наставлял приходивших к нему людей своими краткими, образными и меткими афоризмами или напоминал им малоизвестные русские народные поговорки, которых он знал множество.

СОВЕТЫ И ИЗРЕЧЕНИЯ СТАРЦА

«Будь праведен в предприятиях твоих и будешь иметь Бога помощником».

«Якорь - надежда кораблю, а вера - якорь человеку на земле и на море».

«Кто без крестов, тот не Христов!»

У совести нет зубов, а она загрызет до смерти

«Родные мои… У совести нет зубов, а она загрызет до смерти… Не теряйте совесть! Совесть потерять - самое страшное».

«Если кто от тебя заплачет - ух!»

«Не бойся сильного грозы, а бойся слабого слезы»

«Лучше простить, чем мстить».

«Господи! Приведи помереть с чистой совестью, и лучше мне пострадать, нежели кто пострадает от меня».

«Лучше быть преданным, чем предателем, лучше быть оклеветанным, чем клеветником».

«Нищий с нищего никогда не взыщет».

«Хоть мошна пуста, да душа чиста».

«Лучше свой сноп, чем чужая копна».

«Не береги на черный день, так его и не будет».

«Блажен тот, у кого нет ничего, он не беспокоится, куда что спрятать».

«Не на груды денег надейся, а на Бога».

«Лучше быть нищим и праведным, чем богатым и неправедным».

«“Деньги есть, в них счастье, ясно. Денег нет - не жди отрад”. - Полагают так напрасно, мир душевный - лучший клад!»

«Унывать грешно, а скорбеть должно».

«Праздники и песни - душа народа».

«Скорбей у Бога не проси, а пошлет - терпи».

Кто мало потрудился, тот мало и приобрел

«Что легко приобретается, то легко и теряется. Таков естественный порядок: кто мало потрудился, тот мало и приобрел».

«Употреби труд, имей мерность - богат будешь! Не объедайся, не опивайся - здоров будешь! Твори благо, избегай злаго - спасен будешь!»

«Вежливым быть хорошо, а добрым лучше».

«Доброму человеку и чужая болезнь к сердцу».

«Добро делай - верующему ли, неверующему. Не нам судить! Пьянице ли, разбойнику… Не пьянице делаешь ведь, человеку. Помни: первым разбойник вошел в Небесное Царство: “Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем!” И Господь сказал: “Сегодня же будешь со Мной в раю!” И ты - делай, как разбойник благоразумный, и Господь тебя помилует».

«Чего не любишь сам, не делай того и другим».

«Делай добро во всю твою жизнь, и не постигнет тебя зло».

Старец нередко помогал семейным людям в разрешении конфликтов и проблем, утешал: «И горшки в печи лбами стукаются».

«Не ищи красоты, а ищи доброты».

«Не кажите себя перед людьми праведниками! А будет - не делай явно, а делай тайно. И Господь тебе воздаст! Вот так, родные мои!»

О суете и бесполезном провождении времени

«На помойную яму не напасешься хламу!»

«Ни светила, ни кадила - всё суета распотрошила».

«Ни в какую суету не вдавайся, хлопотливых дел остерегайся».

Хранящие язык свой избегают многих бед

«Лучше молчать, чем говорить неподобающее».

«Хранящие язык свой избегают многих бед».

«Грамотный убеждает не ревом, а добрым словом».

«Лучший ответ на оскорбленье - сдержанность и терпенье».

«День трудись, а ночь молись».

Когда отца Павла спрашивали, как надо молиться, он отвечал: «Как умеешь, так и молись».

«Молитва везде действует, хотя не всегда чудодействует».

«На молитву надо вставать поспешно, как на пожар, а наипаче монахам».

«Не гневи Бога ропотом, а молись Ему шепотом».

«Родные мои! Молитесь! Как птица без крыльев - так человек без молитвы жить не может».

«Да, Господи, утром-то встал: “Во имя Отца и Сына и Святого Духа!” Разок хоть перекреститься правильно, чем сто раз махать руками. Обед пришел. Помолиться бы и “Отче наш” прочитать - да и забыли. Дак опять: “Господи, благослови!” Вечер пришел. Радикулит какой-то, да у кого давление бывает, а у кого и нет. Дак хоть подойди к постели да с мыслями-то сообрази: “Слава Тебе, Господи! День прошел - благодарю Тебя, Господи”. Вот эти маленькие три-то молитвы, а их желательно каждый день повторять. Это очень желательно, а кто кроме того - так и похвально».

О монашествующих и священнослужителях

«Монаха сколь ни черни - но он всё равно чернее мантии не будет».

«Пост и молитва - доктора монахов».

«Если верующие в церковь не пришли, служить надо ангелам».

«Плох тот священник, который мзды ради служит».

«Постись духом, а не только брюхом!»

«Поститься да молиться, когда люди не видят…»

«Ты молоко-то пей, а из людей кровь не пей».

«Есть не грешно, а человека есть грешно!»

Одной слишком разговорчивой женщине старец советовал: «Дай пост устам твоим!»

«Пост - телу чистота, душе красота! Пост - ангелов радование, бесов горе. Но надо помнить: в наше время лучше совсем не поститься, чем поститься без ума».

Когда счастье отвернется, тогда и от киселя ломаются зубы

«Счастье пучит, беда крючит».

«Когда счастье отвернется, тогда и от киселя ломаются зубы».

«Поживши на веку, повертишься и на спине, и на боку».

«Как ни живи, а умирать обязательно надо. Приведи, Господи, умереть христианской кончиной и чтобы помянули добрым словом. Да я сроду никому не желаю плохого, а Церковь с детства люблю как родную мать. А кому Церковь не мать, тому и Бог не Отец».

«Любовь никогда не перестает быть».

«Я вас всех там еще лучше буду видеть».

«Где родился, там и пригодился, а умру, от вас не уйду».

скрыть способы оплаты

скрыть способы оплаты

Владимир Белов

«Отец Павел умел жить, любил жить и учил этому окружающих его людей»

Воспоминания милиционера об архимандрите Павле (Груздеве)

В 1975 году поступил я на работу в милицию. Два года в звании рядового работал по карманникам, а потом, учитывая боевые заслуги, направили меня в группу по раскрытию преступлений, связанных с предметами старины и религиозного культа.

Прот. Анатолий Денисов

20 лет при архимандрите Павле (Груздеве)

Протоиерей Анатолий Денисов

Отец Павел выходит из своей кельи: короткие шаровары, ноги босиком, волосы распущены. Говорит: - О, Толянко, в параличной шляпе идет. Я говорю: - Батюшко, дак новая. - Дак сам вижу. Он снял с меня шляпу и на кол повесил. Так она три года ворон отгоняла. Приехал я домой - и никакой атомной войны.

Воспоминания о старце архим. Павле (Груздеве)

Прот. Сергий Цветков

Воспоминания о старце архимандрите Павле (Груздеве)

Протоиерей Сергий Цветков

10 лет назад (13 января 1996 г.) отошёл ко Господу удивительный старец - архимандрит Павел (Груздев). Он много страдал, более 10 лет провёл в сталинских лагерях, в конце жизни ослеп, но сохранил любовь к людям и удивительную простоту. Всем посещавшим его он дарил тепло, отеческую ласку и утешение, наставлял словом и делом. А молитвой своей творил чудеса.

(10 (23) января 1910, Мологский уезд - 13 января 1996, Тутаев) - удивительный старец Русской Православной Церкви. С малых лет он жил при монастыре, в годы революционной смуты служил и трудился на благо Церкви, с 1938 года скитался по тюрьмам и ссылкам. Сохранивший детскую душу, кротость и любовь к ближним, он стал на излете земного пути особо почитаем верующими: к нему шли за духовным советом, за теплым словом ободрения.

К святым, которые на земле, и к дивным Твоим — к ним все желание мое.

(Пс. 15,3)

Архимандрит Павел (Груздев) - кем он был?

Как-то я узнала, что в доме знакомого нам священника гостит весьма почтенный старец. Я поехала к Шатовым с сильным желанием увидеть еще раз в жизни избранный сосуд Божией благодати. Иной раз мы хоть встречаемся где-то, среди суеты мирской, со святыми людьми, но высота их духовная не открывается нашим очам. Как сквозь грязные, тусклые очки смотрим мы на человека. Он кажется нам ничтожным, порочным, подобным всем другим, окружающим нас. Увидеть же Божий огонь, согревающий душу ближнего — это дар от Господа. Получив же этот дар, узрев огонь Духа Святого в сердце другого человека, хочется показать людям этот Свет, сказать: «Смотрите, в наш век родился и вырос этот человек, в век общего отступления от Бога, от веры. Находясь долгие годы среди падших людей, среди воров, бандитов, в концлагере, без церкви, в тяжелом труде, человек этот сумел сохранить в чистом сердце своем Любовь к Богу, Любовь к людям — то есть святость своей души».

Всего два раза по часу сидела я у постели уже слабого и больного отца Павла, но то, что я от него услышала, образно осталось в моей памяти. Постараюсь красочно описать это, да святится в душах наших Имя Господне.

Бог привел меня встретить в гостях у отца Аркадия их семейного духовника — отца Павла Груздева.

Когда началась Первая Мировая война, Павлику было всего четыре года. Его отца взяли в солдаты. Матери было не по силам кормить большую семью, поэтому она послала двоих детей побираться.

За руку с шестилетней сестренкой Павлик ходил из дома в дом, прося ради Христа милостыню. Так из села в село тащились босые, оборванные детишки, радуясь корочкам хлеба, моркови и огурчикам, которые подавали им бедные крестьяне. Усталые и измученные, добрели дети до монастыря, в котором жила послушницей (младший чин) их старшая сестра. Жалкий вид ребятишек тронул сердце сестры, и она оставила детей при себе. Так с раннего детства Павлик узнал жизнь людей, посвятивших себя Богу.

Мальчик усердно исполнял порученную ему работу. Зимой он приносил к печкам поленья дров, летом полол огород, выгонял в поле скотину — в общем, делал все, что было ему по силам. Он вырос, окреп и к восемнадцати годам исполнял всю тяжелую физическую работу в монастыре, так как был там единственным мужчиной.

Тут грянула революция. Как гром и буря прокатилась она по России, ломая старый уклад жизни, разрушая все кругом. Монастыри разгоняли, храмы закрывали, духовенство арестовывали. Пришлось и Павлу покинуть обитель, приютившую его с детства. Он пришел в монастырь Варлаама Хутынского, расположенный под Новгородом. Здесь его облачили в рясофор (монашеский чин) с благословения епископа Алексия (Симанского), будущего Патриарха. Но через четыре года, то есть в 22-м году, и этот монастырь советская власть разогнала. Павел начал работать на судостроительстве, которое называлось «Хутынь». Павел оставался глубоко верующим, посещал храм, был там на должности псаломщика. Такие люди были неугодны советской власти, поэтому в 1938 году Павла арестовали. Но так как вины за ним не нашлось, его выпустили, а в мае 41-го года снова арестовали. Если б не тюрьма, то попал бы Павел на фронт, так как в июне уже началась Великая Отечественная война. Но Всевидящий Господь сберег жизнь раба Своего, ибо хранил его на те годы, когда снова пробудится вера на Руси, когда нужны будут народу пастыри, призывающие к покаянию.

В пересыльной тюрьме Павел терпел и голод, и грязь, а потом терпел дальнюю дорогу в Кировскую область, под город Пермь. Там был расположен лагерь для заключенных — «ВУТЛАГ». Здесь, под Вяткой, Павлу суждено было проработать на железной дороге целых шесть лет, то есть всю войну.

Обвинительная статья у Груздева Павла была 58-я, но к ней приписывались еще три буквы — СОЭ, которые обозначали «социально опасный элемент». Так при советской власти назывались верующие люди, которые могли примером своей честной, религиозной жизни поддержать преследуемую Церковь. За этими людьми не было вины, однако их держали в концлагерях, изолируя от них общество. В число СОЭ попал и Павел.

Начальство лагеря знало, что никакого преступления Груздев не совершил, он был покорным судьбе, смирным и трудолюбивым. Поэтому Павел был не «подконвойным», а пользовался относительной свободой. Он мог без стражи выходить из лагеря и заниматься чем угодно. Но в его обязанности было следить за исправностью железнодорожного полотна на протяжении шести километров. Если выпадал глубокий снег, то в помощь Павлу выделяли других заключенных. Он должен был раздать им лопаты, ломы, метлы и проследить за очисткой доверенного ему участка дороги. Для этого Павел должен был прийти на «трассу» на час раньше других, получить орудия труда, отнести все на дорогу.

Осенью, в праздник Воздвиженья Креста Господня (28 сентября), неожиданно похолодало и за ночь выпал глубокий снег. Павел ночевал один в убогой каморке под лестницей. Подняв голову с подушки, набитой сеном, Павел увидел снег и поспешил на трассу, не успев съесть полученный им на сутки хлеб. Вернувшись в свою каморку, Павел не нашел спрятанный им кусок хлеба. Его украли. Жидкий суп-баланда не утолил голода. Павел почувствовал сильную слабость. Однако он взял на плечо мешок с инструментами и отправился проверять железную дорогу. Он простукивал рельсы, подвинчивал гайки, а сам пел молитвы празднику: «Спаси, Господи, люди Твоя И благослови достояние Твое…»

Его громкий голос, сначала гулко разносившийся среди бесконечного леса, скоро ослаб, а ноги стали подкашиваться от голода. Павел воззвал ко Господу, моля Его не дать ему упасть и замерзнуть. Если б не глубокий снег, то в сентябре он мог бы надеяться найти в лесу бруснику и голубику… «Господи, пошли мне хоть что-нибудь в пищу», — просил Павел. Он сошел с насыпи и углубился в лес. Павел подошел к огромным елкам, ветки которых склонились до земли под тяжестью снежных сугробов. Но ближе к стволу снег еще не лег. Раздвигая сучья, Павел наклонился и полез в сырую полумглу. Тут он увидел пред собой огромную семью отличных белых грибов, крепких, сочных. Павел обрадовался, возблагодарил Бога и собрал в мешок эти чудные дары природы. Он тут же вернулся в свою каморку и, затопив печурку, сварил с солью посланные ему Богом грибы. «Так убедился я, что надо мною есть Божие милосердие, — рассказывал нам отец Павел. — В другой раз прошел я свой участок пути до конца, все тщательно проверил и доложил начальнику об исправности пути. День был осенний, холодный, то дождь, то снег, темнело быстро. Начальник предложил мне проехать обратно в лагерь с ним на паровозе, на что я охотно согласился. Мчится наш паровоз сквозь ночную мглу, и вдруг — толчок! Но ничего, понеслись дальше, только начальник мой рассердился:

— Разве путь в порядке, коли так скачем? Хлеба тебе убавлю! И вдруг — вторичный толчок! Начальник рассвирепел:

— В карцер посажу!!!

— Ничего не могу знать, — отвечаю, — днем все было в исправности.

А как приехали, я обратно по путям побежал: надо ж разузнать, что за толчки были, ведь поезд пойдет, храни Бог, что случится. Гляжу — на путях лошадь лежит без головы. Бог дал мне силы, еле-еле стащил я труп с рельсов в сторону, дальше пошел. Я заметил места, где толчки были. И что же: еще одна лошадь с отрезанными ногами лежит на рельсах. Вот оно что! Значит, пастух зазевался. Стащил я и эту тушу в сторону и пошел к сараю, где должен был быть пастух. Кругом — мгла ночная, ветер, дождь. И слышу я какие-то хрипы. Вхожу в сарай, а там пастух висит. Я скорее вскарабкался, перерезал своим инструментом веревку. Тело грохнулось на землю. Я давай его трясти, ворочать, по пяткам бить. Нет пульса! Но я не унимаюсь, молюсь: «Помоги, Господи, коль Ты послал меня сюда в последний его момент». И вот из носа и ушей кровь хлынула. Я сообразил: у покойника кровь не потечет. Стал снова пульс щупать. Слышу — сердце бьется у пастуха. Ну, думаю, теперь ты жив и дышишь, лежи, отдыхай, а я пойду. Прибежал я в санчасть, доложил. Сразу дрезина с фельдшером выехала на место, куда я указал. Спасли человека. Через три недели меня на суд вызвали, как свидетеля. Пастух был вольнонаемный».

От отца Павла требовали, чтобы он подтвердил мнение судьи: пастух — враг народа, «контра», нарочно погубил лошадей.

— Нет, — отвечал отец Павел, — пастух устал и заснул от изнеможения, его надо извинить. Он и сам был не рад случившемуся, он даже жизни своей был не рад, потому и в петлю полез, чему я и свидетель.

— Да ты, отец, с ним заодно, вас обоих засудить надо! — кричали на отца Павла. Но он стоял на своем мнении твердо.

Пастуху дали пять лет «условно», то есть он остался на свободе с условием, что подобное не повторится. С этого дня отец Павел по временам находил у себя под подушкой лишний кусочек хлебца.

— Это пастух меня благодарил, хоть я и говорил ему, что мне хватает, не надо, — так окончил свой рассказ отец Павел.

Горько было отцу Павлу видеть, как люди под тяжестью страданий теряли чувство милосердия и не верили в него.

«А мне хотелось получить хоть какую-то весточку о своих, — рассказывал отец Павел. — И вот, как придет в лагерь новый этап заключенных, я бегу и спрашиваю: нет ли среди них ярославских. Однажды я увидел среди вновь прибывших молодую девушку, которая горько плакала. Я к ней подошел и с сочувствием спросил, о чем она так убивается. А она просто очень кушать хотела, ослабела от голода, и очень ей обидно было, что какой-то хулиган вырвал у нее из-под мышки буханку хлеба и скрылся в толпе. И никто ее не пожалел, никто не осмелился выдать вора, никто не поделился с нею хлебом. А этих людей долгие дни везли из Белоруссии и последние три дня в пути не выдавали им хлеба. Вот все и отощали, обозлились, окаменели сердцами. Я побежал в свою каморку, где у меня был спрятан кусок от недоеденного пайка, принес и подал хлеб девушке. А она не берет: «Я, — говорит, — честь свою за хлеб не продаю». «Да я от тебя ничего не требую», — говорю я. Но она — ни в какую! Жаль мне ее до слез стало. Я отдал хлеб знакомой женщине, от которой девушка и приняла его. А сам я упал на свою койку и долго-долго рыдал. Я ведь монах, я не знал чувства к женщине, но кто в это верил!».

А несчастная девушка была среди заключенных, прозванных «колоски». В начале 30-х годов колхозные поля убирались техникой. Нуждающиеся голодные крестьяне после уборки урожая снова приходили на пустые поля. Они подбирали в пучки случайно упавшие по сторонам от машины колосья с зернами, несли их домой. В селе крестьян этих арестовывали как «посягнувших на колхозное добро». Сгнили б колосья на поле, так никто бы о том из властей не пожалел. Но сердца властей были настолько очерствелые, что за пучок колосьев мать отрывали от детей, детей забирали от родителей, бедных старух сажали в тюрьмы и потом всех «провинившихся на поле» везли в далекие края, в ссылку на долгие годы. Вина этих людей состояла в том, что они от голода готовы были собрать спелые зерна из колосьев и, размолов их, испечь себе хлебные лепешки.

Отбывая срок своего заключения в лагере, Павел помогал заключенным, чем мог.

Впоследствии он рассказывал нам:

— Пути, которые я обходил, шли через лес. Летом ягод там было видимо-невидимо. Надену я накомарник, возьму ведро и принесу в лагерную больницу земляники. А черники и по два ведра приносил. Мне за это двойной паек хлеба давали — плюс шестьсот граммов! Запасал я на зиму грибы, всех солеными подкармливал.

Я спросила батюшку:

— А где Вы соль брали для грибов? Он ответил:

— Целые составы, груженые солью, шли мимо нас. Соль огромными комьями валялась вдоль железнодорожного пути, в соли нужды не было. Выкопал я в лесу яму глубокую, обмазал ее глиной, завалил туда хворосту, дров и обжег стенки так, что они у меня звенели, как горшок глиняный! Положу на дно ямы слой грибов, солью усыплю, потом слой жердей из молодых деревьев обстругаю, наложу жердочки, а сверху опять грибов, так к осени до верху яму набью. Сверху камнями грибы придавлю, они и дадут свой сок и хранятся в рассоле, закрытые лопухами да ветвями деревьев. Питание на долгую зиму! Так же и рябину припасал — это витамины. Слой веток рябины с ягодами, слой лапника — так целый стожок сделаю. Грызуны — зайцы, суслики — боятся иголок ели и не трогают моих запасов. А вот плоды шиповника хранить было трудно: в стогах шиповник гнил, а на воле его склевывали птицы, грызуны уничтожали. Но я и шиповника много собирал для лагерных, и голубики, и брусники, только малины в том лесу не было.

В вагоне для заключенных, называемом «душегубка», отец Павел ехал в течение двух месяцев до города Павловска. Среди бандитов и воров, озлобленных, больных, голодных, терпя то холод, то жару, грязь и смрад, время для отца Павла тянулось мучительно долго. Отрадой была только сердечная молитва да общество двух священников, которые ехали в одном вагоне с отцом Павлом.

Наконец поезд остановился. Заключенных выпустили, выстроили, начали проверять по спискам. Их строили в колонны и под конвоем уводили. Куда — никто не знал, кругом простирались голые бесконечные степи. К вечеру вокзал опустел, на перроне осталось три человека, которые в списках преступников не числились. То были два священника и отец Павел. Они обратились к начальству с вопросом:

— Куда нам деваться? Документов у нас нет, кругом чужие места.

— Идите сами в город, там в милиции спросите, — был ответ.

Отец Павел рассказывал так: «Настала ночь. Кругом тьма непроглядная, дороги не видно. Усталые от двухмесячной тряски в вагоне, опьяненные свежим воздухом после духоты и смрада в поезде, мы шли медленно и вскоре выбились из сил. Мы спустились в какую-то ложбину, упали на душистую траву и тут же заснули крепким сном. Я проснулся до рассвета и увидел над собой звездное небо. Давно я его не видел, давно не дышал свежим воздухом. На востоке показались яркие полоски зари. «Господи! Как же хорошо! Как прекрасно душе среди природы», — возблагодарил я Бога. Оглянулся вокруг: вдали еще ночной туман все застилает, а рядом блестит полоска реки. На пригорке отец Ксенофонт стоит на коленях и Богу молится. А другой мой спутник к воде спустился, белье свое стирает. А уж какие мы были грязные и оборванные — куда страшнее нищих! С радостью вымылись мы в речной воде, выстирали с себя все, разложили сушить на травушке. Взошло солнце и ласкает нас своими горячими лучами. «Наступит день, тогда пойдем в город искать там милицию, — думаем мы, — а пока еще все спят, Богу помолимся». И вдруг слышим мы: «Бум, бум!» — плывут по реке звуки колокола.

— Где-то вблизи храм! Пойдемте туда, ведь мы уже столько времени без Святого Причастия!

Рассвело. Мы увидели поселок, а среди него небольшой храм. Радости нашей было не передать! У одного из нас оказалось три рубля. Мы их отдали на свечи и за исповедь, больше у нас ни гроша не осталось. Но мы ликовали: «Мы с Богом, мы в церкви!». Отстояли мы обедню, причастились, к кресту подошли. На нас обратили внимание. Как стали все выходить, то нас окружили, расспрашивают. Народу было много, ведь был большой праздник. Нас пригласили за стол, стали угощать, с собой надавали пирожков, фруктов… Кушали мы дыни и плакали от радости и умиления: все кругом были такие ласковые, приветливые. Они нас ободряли, они узнали, что мы ссыльные, и жалели нас, так трогательно все было…

Потом нас проводили к властям — в местную милицию. Узнав, что со мной священники, в конторах все просили благословения, складывая руки и целуя нас. Вместо паспортов нам выдали справки, по которым мы должны были проживать в окрестностях Павловска и ходить отмечаться в контору. Один из нас был так слаб и хил, что ему сказали: «Ну, ты ни на какую работу не способен, еле на ногах держишься. Иди в церковь, к попам…». Этот священник вернулся в храм, чтобы там помогать, но он скоро умер, умучен уж был. А отец Ксенофонт со мной пошел в город, где мы стали искать себе работу.

Меня взяли рабочим на каменоломню дробить машиной камень для стройки. Работа тяжелая, но я, бывало, и по две нормы выполнял. Оклад был сто рублей с лишним, так что жить можно стало. Я оделся прилично, двадцать рублей платил за угол старикам, у которых квартировал. Жил я у них, как сын, все по хозяйству им помогал: и крышу покрыл, и колодец выкопал, и дом вокруг сиренью обсадил. Из колодца воду пить было нельзя — соль одна, пили речную воду Ишима. А в городе воду по талонам отпускали. Пришел приказ всем получить участки земли и иметь свое приусадебное хозяйство, притом не менее трех гектаров (три тысячи квадратных метров). Огромное поле! Я его обрабатывал, пшеницу сеял, арбузы, дыни развел. У стариков моих внучата в городе появились, вот и подумали мои хозяева корову завести. Я был не против. Пошли мы на рынок. Киргиз продавал корову по дешевке, по-своему бормотал, хаял ее: ест, мол, много, а молока почти совсем перестала давать. Я посмотрел — бока у коровы большие, не тощая, ну и купили ее. Привели, поставили в сарай, а ночью не спали — шумит наша скотина. Хозяйка насилу рассвета дождалась (ну куда же в темноте в сарай идти!). Открывает утром хлев, а там два теленочка около коровы скачут. Вот и благословил Бог нашу семью, сразу молоком и мясом стали питаться. Вот потому корова-то молока киргизу и не давала — до отела ей оставалось недолго. Возблагодарили мы Бога, стали жить-поживать да другим помогать».

В 56-м году отец Павел Груздев был реабилитирован, то есть признан ни в чем не виновным. Так прошли восемнадцать лет его жизни по тюрьмам и ссылкам. Он Господа не забывал, молился и не унывал, а помогал людям, чем мог. Старики-хозяева, у которых он жил в Казахстане, любили Павла, как сына. Когда отец Павел захотел вернуться на родину в Ярославскую область, то старики его не отпускали, об отъезде его и слышать не хотели. О своем побеге отец Павел рассказывал так: «Я отпросился у стариков-хозяев навестить родственников, которых не видел уже много лет. Я не взял с собой никаких вещей, поехал налегке, поэтому старички мне поверили. Так и остались у них все мои пожитки, потому что в Казахстан я больше не вернулся. Верна пословица: где родился — там и пригодился. Родные края, милая природа лесных массивов — все это было близко моему сердцу, и я обосновался в окрестностях Толгского монастыря».

В 60-е годы было трудно найти человека, который знал бы хорошо церковную службу. А так как отец Павел был монахом — мог в церкви и читать, и петь, и пономарить — то без работы он на родине не остался. Местный архиерей вскоре рукоположил отца Павла в священники, дал приход. И прослужил отец Павел в Ярославской области около сорока лет! Простой, отзывчивый, благоговейный иерей — он был любим и уважаем своей паствой. Слух о нем прошел далеко, отца Павла народ стал почитать как старца святой жизни. К нему потянулись люди из многих городов, ища совета, утешения и наставления в вере.

В 80-е годы батюшка болел глазами и приезжал в Москву лечиться. Он останавливался у своих духовных детей, на квартире которых я услышала от отца Павла приведенные тут рассказы о его жизни. Да послужат они в подкрепление веры, в пример заботы Господа о русском народе. В те тяжелые годы, когда, казалось, угасла вера в Бога, охладела любовь среди людей, Господь берег в отдаленных краях, среди лишений, трудов и испытаний чистую душу раба Своего Павла. И помог Господь (еще задолго до «перестройки») засиять душе этого простого священника ясной путеводной звездочкой для истомившегося в неверии и страданиях русского народа.

Печатается по книге Н.Н.Соколова. «Под кровом Всевышнего». М., 2007.

Вы прочитали статью Отец Павел Груздев. Путеводная звездочка души простого священника . Читайте также.